Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
– Я доверяю, – холодно парировал король, – своему взгляду, и, уверяю вас, мне удалось проникнуть в самую душу этого человека.
Королева не смогла сдержать гневного и презрительного жеста.
– Пожимайте плечами, сколько вам будет угодно, – сказал король, – но от этого Жильбер не станет менее ученым.
– Очередное ваше увлечение!
– Хотел бы я видеть вас на своем месте. Неужто, хотел бы я знать, господин Месмер не произвел на вас и на госпожу де Ламбаль никакого впечатления?
– Господин Месмер? – зардевшись, переспросила королева.
–
С этими словами король нежно улыбнулся Марии Антуанетте.
– Вы знаете все, государь, но умело это скрываете, вы ведь ни разу не говорили со мною об этом.
– А зачем? За эту небольшую вольность в ваш адрес было высказано довольно упреков: сплетниками – устно, газетчиками – с помощью их перьев. Но вернемся к Жильберу и одновременно к Месмеру. Господин Месмер сажал вас подле ванны, прикасался к вам стальной палочкой – в общем, пускался на тысячи ухищрений, как и подобает шарлатану. Жильбер же ничего подобного не делает: он просто протягивает руку к женщине, и она в тот же миг засыпает и во сне начинает говорить.
– Говорить? – со страхом в голосе прошептала королева.
– Вот именно, – ответил король, желая несколько продлить страдания своей супруги. – Да, усыпленная Жильбером, она говорит и говорит, поверьте, вещи довольно странные.
Королева побледнела.
– Госпожа де Шарни говорила странные вещи? – пролепетала она.
– В высшей степени, – подтвердил король. – Ей еще повезло, что…
– Тс-с! – перебила Мария Антуанетта.
– А в чем дело? Я говорю, что ей повезло; ее слова слышал только я.
– Умоляю, государь, больше ни слова!
– Не возражаю, поскольку я буквально валюсь с ног от усталости. Когда я голоден, я ем, а когда меня клонит ко сну – ложусь спать. Спокойной ночи, сударыня, и пусть от нашего разговора у вас останется благоприятное впечатление.
– Какое впечатление, государь?
– Народ прав, разрушая то, что сделали мы и наши друзья, свидетелем тому – мой бедный доктор Жильбер. Прощайте, сударыня, и будьте уверены: узнав о приходе зла, я найду в себе смелость ему воспрепятствовать. Спите спокойно, Антуанетта.
И король направился к дверям.
– Да, кстати, – вернувшись назад, заметил он, – передайте госпоже де Шарни, что она должна помириться с доктором, если, конечно, еще не все потеряно. Прощайте.
С этими словами Людовик медленно вышел из комнаты и закрыл за собою дверь с удовлетворением механика, которому приятно иметь дело с хорошими замками.
Не успел король сделать и десяти шагов по коридору, как графиня выскочила из будуара, подбежала к дверям, заперла их на задвижку, после чего бросилась к окнам и задернула занавески.
Все это она проделала молниеносно, резко, с неистовой и яростной силой.
Затем, убедившись, что их никто не может услышать или увидеть, она с душераздирающими рыданиями бросилась перед королевой на колени и воскликнула:
–
Часть вторая
I. О чем размышляла королева в ночь с 14 на 15 июля 1789 года
Сколько времени длились эти признания, мы не сумеем сказать, но, по-видимому, довольно долго, так как лишь около одиннадцати вечера дверь из будуара королевы отворилась, и на пороге появилась Андреа; присев в глубоком реверансе, она поцеловала руку Марии Антуанетты.
Выпрямившись, молодая женщина утерла покрасневшие от слез глаза, а королева возвратилась тем временем к себе.
Быстрым шагом, словно желая убежать от себя самой, Андреа пошла прочь.
Королева осталась одна. Когда в спальню вошла фрейлина, чтобы помочь ей раздеться, Мария Антуанетта с горящими глазами ходила взад и вперед.
Она махнула рукой, что должно было означать: «Оставьте меня».
Фрейлина не стала настаивать и удалилась.
Оставшись опять в одиночестве, королева запретила себя беспокоить, исключение могло быть сделано только в случае важных вестей из Парижа.
Андреа больше не появлялась.
Что же касается короля, то, побеседовав с г-ном де Ларошфуко, который пытался объяснить ему разницу между мятежом и революцией, он объявил, что устал, лег в постель и заснул так же безмятежно, как если б был на охоте и олень, как хорошо вымуштрованный придворный, позволил себя настичь у Швейцарских прудов.
Королева же, написав несколько писем, прошла в соседнюю комнату, где под присмотром г-жи де Турзель почивали двое ее детей, и легла, но не уснула, как король, а дала волю своим мыслям.
Однако вскоре, когда Версаль охватила тишина, когда громадный дворец погрузился во мрак, когда в садах слышался лишь скрип песка под ногами часовых, а в коридорах – лишь тихий стук прикладов о мраморный пол, Марии Антуанетте надоело лежать, и, почувствовав желание вдохнуть глоток свежего воздуха, она встала с постели, нащупала ногами бархатные комнатные туфли, закуталась в длинный белый пеньюар и подошла к окну, чтобы насладиться свежестью, веявшей от фонтанных каскадов, и заодно послушать советы, которые ночной ветерок нашептывает тем, у кого горит лицо и тяжело на сердце.
Она стала перебирать в уме все то неожиданное, что случилось за этот необыкновенный день.
Падение Бастилии, столь осязаемого символа королевской власти, колебания Шарни, ее преданнейшего друга, пылкого пленника, столько лет находившегося у нее в повиновении, пленника, который до сих пор шептал ей лишь о любви, а теперь впервые заговорил о сожалении и угрызениях совести.
Привычка к синтезу, помогающая умному человеку как разобраться в людях, так и проникать в суть вещей, помогла Марии Антуанетте отыскать две составляющие снедавшей ее тревоги – политическую драму и сердечные невзгоды.