Анжелика и дьяволица
Шрифт:
— Терпеть не могу ученых женщин, — сказал Кантор высокомерно.
— Это оттого, что при дворе ты насмотрелся комедий господина Мольера.
— О! Это было очень забавно, — Кантор оживился при этом воспоминании. Потом лицо его снова помрачнело. — А вообще лучше не учить женщин азбуке,
— сказал он.
— Ну, ты рассуждаешь как настоящий мужчина! — воскликнула Анжелика веселым, но несколько обиженным голосом и взъерошила рукой его шевелюру. — Разве тебе были бы приятно, если бы я была дурочкой и не могла прочитать и двух слов?
— Вы — другое дело, — сказал Кантор с непоследовательностью, свойственной любящим
— Однако мадам де Модрибур обладает умом высшего порядка… — осторожно сказала Анжелика.
Кантор упрямо поджал губы и отвернулся. Анжелика видела, что ему очень хочется что-то сказать ей, но он промолчал, потому что «естественно, она не сможет понять его». Уходя, Анжелика еще раз напомнила ему, что, помимо всех прочих качеств, благородному юноше подобает быть воспитанным и приятным в обществе.
Кантор часто раздражал и даже обескураживал Анжелику своей сверхтребовательностью к поведению окружающих.
Наступившая ночь тяжело давила на нее. Она казалась беспросветно темной и угрожающей, а каждый дом — враждебным, потому что в нем мог скрываться неприятель, следивший за каждым ее шагом. Где же он прятался, где расставлял свои сети?
Анжелика побежала, торопясь укрыться и даже забаррикадироваться в своем маленьком убежище, вопреки здравому смыслу.
Чтобы добраться до своего домика, ей надо было обойти с задней стороны главную постройку усадьбы и пройти по довольно длинному крытому проходу к своей двери. Внезапно ей показалось, что кто-то подстерегает ее в темноте за дверью.
Только она об этом подумала и… — о ужас! — две сильные руки, словно змеи, обхватили ее сзади, лишив малейшей возможности пошевелиться. В этой тьме было невозможно что-либо разглядеть. Захваченная врасплох, Анжелика даже не вскрикнула. В ощущении, которое вызвало в ней объятие этих рук было что-то необычное.
Это не могли быть руки мужчины!
Руки были мягкие, теплые и женственные, равно как и голой, что-то шептавший ей в ухо на непонятном языке и вызывавший в ней страх и отвращение; ей казалось, будто она стремительно падала в какую-то бездну, из которой вызволить ее не сможет никакая человеческая сила. Ощущение страха и отвращения было настолько сильным, что она, возможно, и лишилась бы чувств, если бы не внезапная вспышка молнии, озарившая лицо Амбруазины де Модрибур, которая с удивлением взирала на нее.
— Так это вы! — с трудом произнесла Анжелика, чувствуя, как застывшая было в ее венах кровь понемногу начинает циркулировать. — Зачем вы меня так глупо испугали?
— Испугала?! О чем вы говорите, моя дорогая! Я ждала вас, чтобы попрощаться, вот и все. А вы шли так быстро, о чем-то думая, что я была вынуждена остановить вас.
— Ну ладно! Извините меня, — холодно сказала Анжелика, — но только это какое-то ребячество. Вы меня так напугали, что я все еще дрожу.
Анжелика попыталась сделать несколько шагов, но будто налитые свинцом ноги не держали ее. Прислонившись к стене, она глубоко дышала, стараясь успокоить лихорадочно бившееся сердце. Она жадно дышала, но воздух, тяжелый и пропитанный усиленными близкой грозой запахами, не приносил ей облегчения. Овладевшие ею слабость и тревога мешали трезво оценить ситуацию. Чувство
Тесное пространство, где находились две женщины, тускло освещалось розоватыми пляшущими отблесками слабо горевшего очага, пробивавшимся через разрывы в облаках светом звезд и их отражением в морской воде. Но даже в промежутках темноты между ослепительными вспышками молний, пронзавших ночной горизонт, вслед за которыми слышались приглушенные раскаты грома, Анжелика могла видеть Амбруазину в фосфоресцирующем свечении ночи. Тогда ей казалось, что лицо герцогини становилось белее и излучало какой-то необычный свет, что блеск ее странных зрачков, в которых светился золотой огонек, усиливался, приобретая неодолимое колдовское могущество.
— Вы сердитесь на меня, — сказала Амбруазина изменившимся голосом, — я чувствую, что вы отдаляетесь от меня… Это ужасно!.. Почему же, почему! Чем я обидела вас, моя прекрасная? Я совсем этого не хотела!.. Насколько мне безразличны похвалы, которые не волнуют меня, настолько ценна для меня ваша улыбка. Она мне дороже всего на свете… Моя прекрасная!.. С каким нетерпением я ждала вас!.. Как я надеялась… И вот наконец вы здесь, передо мной, такая красивая! Не судите меня строго.., я люблю вас…
Обвив руками шею Анжелики, она обнажила в улыбке свои маленькие белые зубы, которые сверкали словно жемчужинки.
Слова Амбруазины доносились до нее как бы издалека, принесенные каким-то зловещим ветром. И вдруг Анжелика почувствовала, как она покрывается «гусиной кожей»: ей показалось, что вокруг Амбруазины пляшут языки пламени, и из них на светящемся небе складываются слова.., те самые слова, которые преследовали ее с первого дня пребывания на земле Америки; она читала эти слова, начертанные рукой иезуита в письме отцу д'Оржевалю, слова безумные, ничего не значащие, но с ритуальным смыслом, невероятные, странные. Внезапно возникнув в ее голове, они с пугающей настойчивостью уже не покидали ее: Дьяволица! Дьявольский Дух!
— Вы не слушаете меня, — сказала вдруг Амбруазина, — у вас отсутствующий взгляд. Что я сказала такого ужасного?
— — Что вы сказали?
— Я сказала, что люблю вас. Вы напоминаете мне настоятельницу монастыря… Она была очень красивая и строгая, но за внешне бесстрастным выражением ее лица скрывался горевший в душе костер.
Она мягко, как-то по-хмельному, рассмеялась.
— Я любила, когда она брала меня на руки, — тихо сказала она.
Выражение лица Амбруазины снова изменилось, и вновь какое-то странное свечение, которое, может быть, было заметно только для Анжелики, начало проистекать от ее силуэта и, в особенности, от лица, глаз и улыбающихся губ.
— Но вы еще красивее, — сказала она, с нежностью в голосе.
Произнося эти слова, она настолько внешне преобразилась, что Анжелика сказала себе, что еще не встречала столь прекрасного создания. В облике Амбруазины было нечто неземное. «Ангельская красота», — подумала она про себя.
Сердце Анжелики замерло, но на сей раз от ощущения, будто она отрывается от земли и летит на встречу с иным, невидимым для остальных людей миром. Огромным усилием воли, которое сравнимо только с тем, которое необходимо тонущему в морской пучине для того, чтобы выплыть на поверхность, она не поддалась этому наваждению. Страх отступил перед обостренным чувством любопытства.