Апокалипсис, белый танец
Шрифт:
– Есть вариант, – это из школьных подружек, зашедшая по пути, на огонёк. – Вдовец, правда, в годах. Но бодр, дача из красного кирпича. В два этажа, а на трубе петушок крутится от ветра. Туда-сюда, туда-сюда, – изобразила она смешок, зовущий к жизни.
А как-то был ещё вариант.
– Разведён. Двое детей, платит алименты. Ну и что? Немного, в меру, выпивает. Но, если правду сказать, это же много зависит и от нас – женщин. От недостаточного внимания к ним, – вздохнула подружка, у которой тоже была проблема «от невнимания к мужу».
Не забывали подругу и те, с кем она когда-то работала в посёлке. Одна из них как-то заглянула. Мимо проходила, вот и зашла. Бутылка вина у неё в пакете, а у молодого человека
Чай подруга заварила, глазами раз-другой Варе на букет цветов показывает, пытаясь разговор завязать. И чтоб посвободней он был. О разном. Но всё более и более оптимизм у подруги какой-то квелый. Мрачнеет и случайно встреченный на улице мужчина с букетом красивых цветов. Вокруг себя он стал осматриваться. Под кроватью какие-то сумки, чемодан. Кровать неприбранной видит. В соседней комнате огромный стеллаж с книгами. Фарфоровые статуэтки, хрусталь чешский. А напротив его хозяйка – возраста неопределенного, неряшливо одетая. Гости попрощались, повинилась подруга, как бы совершившая что-то непристойное.
А как-то заявился дальний родственник. Помнит его Варя ещё маленьким, как он косил одним глазом. Странное он имел прозвище среди своих – Копчёный. Посочувствовал он Варе, поинтересовался, чем занимается, спросил о муже. Долго молчали. Оказывается, родители Вареньки должны ему крупную сумму. Смотрел вопросительно, цифру называя. Деньги у неё тогда были, оставшиеся от матери. Посмотрев косым взглядом на купюры в руке дальней родственницы, кивнул согласно.
Ещё одна явилась. С порога, видимо для острастки, судом стала грозить. Если ей не выплатят компенсацию. Стала показывать свою покалеченную ногу. «Прошлой осенью повезла я родителям твоим три ведра картошки. Хорошая у меня картошка – Адретта называется. А когда стали сгружать, то отец твой – он же старенький, – посочувствовала, – не удержал да прямо мешок-то и на мою ноженьку, – ещё показывает, морщится от боли, ступая. Если теперь денег нет, могу и ваш садово-огородный участок взять. В порядке компенсации. У меня же двое маленьких детей. Мальчик и девочка», – ещё показывает кривую ногу. От боли морщится. Всхлипывает от горя, двое у неё – мальчик и девочка. Маленькие.
В другой мир стала погружаться Варя, понятный тем немногим, что почувствовали пустоту вокруг. Насколько хватает глаз – пустота, без всякой надежды. Во дворе на скамейках старушки-старички, в магазинах они продукты выбирают, о ценах на них сетуют. Некоторые парами на улицах гуляют. Что-то говорят, могут и улыбаться. А у Вари слёз нет, запах горелого мяса она чувствует, ожесточенное лицо бывшего мужа может вспомнить, ушедшего прямо с кладбища к другой. И эти чёрные усы начальника, приехавшего с проверкой в их комбинат. Кажется, эти капельки молока на его усах скоро сведут её с ума…
Утром надо вставать, что-то же делать ей надо, денег на хлеб уже нет. И ей снова надо идти в клуб букинистов и нумизматов, где её уже хорошо знают. Улыбаются, каждый старается заполучить её первым. Варя понимает: её обманывают, но сопротивляться нет сил.
С полгода прошло после смерти матери; в один из дней – тусклых, не обещающих ничего, кроме тоски, унылого вида из окна и всё более непонятных ей людей, в незапертую по забывчивости дверь настойчиво позвонили. Не спрашивая разрешения, вошли незнакомые мужчины. Впереди горбатый. Не сказать, совсем горбатый, а как-то неровно сложен. Под левой лопаткой неровно наросло, потянуло в левую сторону. Но взгляд его был цепким, какой бывает у понимающих наперёд, где та дорога, по которой всем идти надо. Чтоб, значит, не заблудиться. Он кивнул другим, предлагая пройти в комнаты. Хозяйским широким
Вошли ещё двое. Первым – высокий, лицо нервное. Почти с порога он стал присматриваться к Варе. Другой, в белом халате, выбрав на столе место для сумки, расположился в мягком кресле, на каком Варина мама любила смотреть передачи о садово-огородных делах. И про бандитов.
Присматриваясь к Варе, высокий шагнул к ней.
– Варенька, – головой скорбно покачал, платочком глаза промокнул. – Я давний друг вашего папеньки, – всхлипнул, обнял по-отечески. Ещё в глаза заглянул, а на его лице – боль от понимания, какое великое горе пришло в этот дом. – Как мы дружили, – тихо сказал, подняв над собою руку. Платочком слезу утёр.
– Ещё с революционных времен, – поддержал разговор в белом халате, а сам всё вглядывался в лицо Вари. От него попахивало лекарством. Держал он себя уверенно, даже властно, как это бывает у человека, уверовавшего, что государство оскудеет, как только потеряет его. Даже если он в оппозиции к нему. Его интеллект так высок! Вот почему он поглаживал блестящую бронзовую пряжечку на сумке с медикаментами с подобающей ему величайшей задумчивостью. Изредка посматривал на Варю, как на исследуемый им объект. Как-то особенно красиво, устало он мог откинуться на спинку кресла. А когда вопрос к нему, он мог в ответ также хорошо ладошку впереди себя выставить, подтверждая несомненность диагноза заболевания.
Послышался звонок, хлопнула входная дверь, в коридоре кто-то засмеялся. Охранник, открыв дверь в комнату, сказал учтиво: «Проходите». Вошла беременная, следом молодой губастый, кудрявый мужчина, поддерживающий её за локоть. Он извинился за опоздание, усадил даму на диван, сел рядом и стал нежно поглаживать ее руку.
– Я так взволнован, что забыл представиться, – продолжил высокий, – Я начальник Департамента адресной социальной помощи нуждающимся Зиновий Филиппович Правдин.
«Что они говорят? Что им нужно?» – подумала Варя, покорно подставляя руку для укола.
– Такой же достойной была и ваша матушка, – говорил начальник Департамента. Он взглянул на беременную, отчего у неё хитринка обозначилась в глазах. Отвлёкся от своих серьёзных размышлений и человек в белом халате, на неё стал смотреть, ожидая, что она скажет.
Беременная, не менее как по девятому месяцу, всхлипнула, платочек к глазам приложила. Нет, это не показалось: по обеим щекам одна за другой стали катиться слёзы. Наблюдая это, Варя почувствовала себя виновной, сидела как школьница, не выучившая урок. Правда, ещё могла удивиться словам высокого, что её мама умела ездить на лошади и тому, как её мамочка в Гражданскую носилась по полям сражений на арабском скакуне. И что шашка в её руке, и что «Бей беляков» кричала.
– Бывало, как загнёт трехэтажным матом, – рассказывал, открыв пошире глаза, начальник Департамента, – и нам становилось страшно.
В комнате запах лекарств, а из другой комнаты:
– Какая славная книжечка. В Лондоне букинисты с руками оторвут, – восхищается горбатый. – Где-то у кого-то хорошо хапнул. Как теперь стали говорить, используя служебное положение.
– О, да! – не скрывает своего восхищения партнёр, – хороших денег стоит этот антиквариат. (Странным был этот человек, как оказалось, родившийся и проживший жизнь в России и выучившийся делать акценты в родном ему языке).