Апраксинцы

Лейкин Николай Александрович

— Да ужъ что говорить! аспидъ, а не человкъ! хладнокровно замтилъ Иванъ, началъ потихоньку брянчать на гитар и заплъ дребезжащимъ теноркомъ:

«Сердце ноетъ, духъ томится.»

Пропвъ этотъ стихъ два раза, онъ сейчасъ же измнилъ свой голосъ въ басъ, предварительно стянувъ ротъ въ одну точку, какъ-будто хотлъ свистнуть и продолжалъ:

«Гд любезная моя?

Ай нтъ ея, ай нтъ ея!

Ай нтъ ея!»

— Не могу! проговорилъ онъ, сорвавшись.

—

Шалишь, братъ, гд теб? съ Мочаловымъ сравняться хочешь’? — у того, значитъ, сила….

У окна сидли двое и играли въ шашки.

— Дамка, проговорилъ одинъ.

— И у насъ.

— А я ее съмъ! Сълъ, да и фукь! — не звай!

— Мы, братецъ, безъ фуку играли. Поставь!

— Для чего?

— Такъ поставь!

— Нтъ, братъ, отдумать. Шалишь!

— Ну, ну, ходи!

— Разъ.

— Два. А вотъ и заперъ въ двухъ мстахъ; ребята, въ двухъ мстахъ заперъ! припасай три копйки!

— За что? да ты рукавомъ двигаешь!

— Нтъ, братъ, Тихонъ, давай три копйки!

— Ну, бери; подавись ими! Чортъ съ тобой! Не хочу больше играть!

— А коли ты ругаешься, возьми твои три копйки, къ гробу на свчку пригодятся!

— Ну, ребята! вотъ сегодня смялись на линіи, такъ смялись, началъ Никифоръ, парень лтъ двадцати двухъ:- Гришуха Порховской, вотъ что съ пасхи къ нему присталъ [17], стоитъ на порог, да пьетъ чай, а Боберъ-квасникъ мимо идетъ: «кваску, говоритъ, не хочешь-ли?» А Гришуха его и ну дразнить: «на билліард продулъ пять цлковыхъ, да сукно продралъ — три, — восемь». Боберъ смерть этого не любитъ, ругаться сталъ, ругаетъ его на чемъ свтъ стоитъ; а Гришуха знай его дразнитъ, да аршиномъ будто шара длаетъ. Разозлился Боберъ, поставилъ кувшинъ къ сторонк, да какъ бросится на Гришку, вцпился, да и ну таскать, — насилу отняли, какъ. зврь дикій разсвирплъ!

Иванъ напвалъ другую псню:

«Было дло подъ Полтавой,

Дло славное, друзья!

Мы дрались тогда со Шведомъ

Подъ знаменами Петра.»

Послдній стихъ онъ кончалъ по-солдатски: то-есть скороговоркой, какъ-бы отрубя.

Но здсь случилось маленькое обстоятельство, которое на время прервало вс занятія. Въ сосдней комнат заскрипли чьи-то сапоги, и вскор на порог появился хозяинъ, толстый мужчина съ бородой и въ длиннополомъ сюртук, застегнутомъ на пуговицы. Увидя его, молодцы повскакали съ мстъ. Иванъ спряталъ за собой гитару и прижался къ шкафу, только такъ неловко, что на ней съ трескомъ лопнула струна; Тихонъ началъ ковырять у себя въ носу, а Никифоръ дышалъ на стекло окна и выводилъ по немъ пальцемъ какіе-то вавилоны. Обозрвъ своимъ грознымъ окомъ плебеевъ, хозяинъ проговорилъ:

— Все глупостями занимаетесь! нтъ, чтобы дломъ заняться.

Онъ сказалъ это такъ; чтобы показать всю безнравственность ихъ поступка, въ сущности же онъ и самъ не зналъ, чмъ они должны были заняться.

— На воскресенье это музыку играть, да псни бсовскіе пть! что вы басурманы что-ли? Нмцы вы? Чего развозились? Это все твои зати! обратился онъ къ Ивану, который прижался къ шкафу еще крпче прежняго, отчего началъ трещать даже и самый остовъ гитары.

— Книгъ накупили! продолжалъ хозяинъ, подходя къ комоду, на которомъ лежали «Черный гробъ

и кровавая звзда» и «Псенникъ:- и безъ того головы пусты, а то еще вздоромъ ихъ набивать! Чтобъ не было ихъ! а то вс въ печь побросаю.» Слышите! добавилъ онъ и съ сознаніемъ собственнаго достоинства и власти вышелъ изъ комнаты.

Вс начали приходить въ себя.

— Откуда его дьявола принесло, началъ Тихонъ:- какъ кошка подкрался.

— Струментъ-то только черезъ него окаяннаго испортилъ, говорилъ Иванъ.

— Это все едька, бестія виноватъ; сидитъ въ кухн, видитъ, что хозяинъ пришелъ, — нтъ чтобы сказать.

едька въ затрапезномъ халат вошелъ въ молодцовую.

— Что ты пострленокъ не сказалъ, что хозяинъ пришелъ? говоритъ Никифоръ, завертывая ему курочку.

— Да меня тутъ не было, я въ аптеку бгалъ, Аграфена Ивановна посылали за миндальнымъ масломъ; у нихъ поганая муха губу укусила, говорилъ мальчикъ чуть не плача.

— Хозяйскіе сапоги чистилъ?

— Нтъ еще! сейчасъ только изъ аптеки прибжалъ.

— А Ванюшка гд?

— Съ Семеномъ блье катаетъ.

— Обери наши сапоги, да вычисти скорй; а посл Сенька съ Ванющкой придутъ, такъ подсобятъ. Да смотри-же чище, а то я тебя пострленка! Пошелъ живй!

И ловко данный подзатыльникъ послалъ уставшаго мальчика, въ кухню.

Читатель! посл тринадцатичасоваго стоянія въ лавк вычистить шесть, семь паръ хозяйскихъ и молодцовскихъ сапоговъ — работа не легкая!

Отъ нечего длать Иванъ и Никифоръ начали глядть въ окно на дворъ. Видъ былъ великолпный: помойная и навозная ямы и двери сарая и конюшни. Молодцы созерцали играющихъ въ бабки мастеровыхъ мальчишекъ и плевали на нихъ; т ругались.

— Жохъ!

— Врешъ, ничка! слышались голоса.

— Жохъ, ей-ей жохъ, погляди! Видишь?…

Мальчишки разодрались.

— Хорошенько его, рыжій, хорошенько! кричалъ Иванъ. — Подъ ногу его, подъ ногу!

Никифоръ сбгалъ въ конюшню, принесъ ковшъ воды и окатилъ мальчишекъ. Минутъ пять была слышна брань и маленькіе камушки влетали въ комнату.

Въ молодцовой начали накрывать на столъ ужинать.

— Не худобы, знаете, господа, того… калдыкнутъ [18], предложилъ Василій, у котораго по носу и глазамъ можно было догадаться объ его слабости. — Иванъ, стань-ка у дверей!

Онъ вынулъ изъ шкафа бутылку, которая была тщательно заложена брюками и другимъ платьемъ.

— Душа — мра, изъ горлышка! и самъ подалъ примръ.

Вс пили кром Петра, молодаго парня, съ пасхи только вышедшаго въ приказчики и Тихона.

Сли за столъ. Кухарка, молодая деревенская баба, подавала щи и кашу. Никифоръ безцеремонно обнялъ ее за талію.

— Незамай! что балуешь-то! Вотъ какъ оболью щамъ-то, такъ будешь знать. Говорю, оставь! а то ей-ей, бльмы выцарапаю!

«Вспомни, вспомни ты, любезна

Нашу прежнюю любовь!»

Продекламировалъ Иванъ и щипнулъ кухарку.

— Ты туда же, о чтобъ васъ!… Нтъ на васъ угомону, ну вотъ-те Христосъ, хозяину буду жаловаться! отбивалась та.

— Что-жъ ты брыкаешься-то, убудетъ что-ли тебя? сказалъ Никифоръ и принялся сть кашу.

Ужинъ кончился. Молодцы начали ложиться спать; они спали по двое на одной кровати.