Аптечка номер 4

Ханов Булат

— Почему на станцию? — уточнила Зарема.

— Я заболел и нуждался в лекарствах.

Зарема показала мне спутниковые снимки на картах, чтобы у меня сложилось визуальное представление о пути от трассы до станции.

— Может, Валентин оставил нас на трассе пораньше? Например, у станции Карякинской.

Я показал пальцем на карту и сделал вопросительный взгляд.

— Рискованно. Незачем дополнительно лгать.

Разумно.

— Приводи минимум подробностей, — сказала Зарема. — Когда докапываются до деталей, всегда можно отвертеться: устал, замерз,

не разглядел в темноте. Главное, что у нас не было никакого мотива его мочить. Мы не похожи на тех, кто зверски убивает балагуров- водителей, которые зовут в гости.

Не похожи, но как раз такие.

Зарема не учитывала, что я расколюсь мгновенно, если нас возьмут сегодня или завтра. Размякну под давлением. Главное — взять вину на себя. Как вариант, настаивать, что угрозами заставил Зарему молчать.

Возьмут через неделю — поборемся.

Через месяц — разыграю как по нотам. Так прикинусь шлангом, что на «Оскар» номинируют.

Или я себя вообще не знаю.

Я не испытывал раскаяния. Убил и убил. Нас годами приучали к тому, что жизнь переоценена. Видео — с тюремными пытками, ракетными прилетами, окопными боями — разлетались по соцсетям и перепискам. Вчерашних студентов ломали, принуждая к контракту с министерством обороны, и параллельно объясняли, что лучшая оборона — нападение. Длинноязыких знаменитостей подрывали в машинах. Все, что строили на десятилетия, рушилось за ночь диверсантами и дронами. Склады взлетали на воздух, нефтехранилища горели, товарные поезда пускали под откос.

Это не раскаяние и не вина. Раздражение и злоба — вот что это.

Не раскаяние — горькая, цвета больничных обоев, досада. Почему этот болтливый шиз очутился на заправке в одну минуту с нами? Почему я повелся на его приглашение? Хотел доказать Зареме, что я тоже способен решать? И только?

Откуда тогда суицидальное упорство, с которым я забивал бутылку в глотку беспомощному противни-ку? У меня чуть вены не полопались от напряжения, и я все-таки продолжал, пока за уши не оттащили.

Машины мчались мимо и не останавливались. Мы шагали метров двести и на автопилоте вытягивали руку с поднятым пальцем.

— Это все еще М-7? — спросил я.

— Е-105.

— Звучит как название пищевой добавки.

— Трасса, между прочим, аж до Норвегии.

Вхолостую потратили час. Перспектива к вечеру добраться до Петербурга таяла в тумане неопределенности. Наверное, то же ощущали пропагандисты, обещавшие Киев за три дня.

— Тверичи — народ скромный, — объяснила Зарема. — Считают, что мы слишком хороши, чтобы нас подвозить. Переживают, будто их музыка и разговоры грубы для наших ушей.

— Или жмут на газ, когда видят маньяков- садистов.

Я достал телефон и посмотрел на себя во фронтальной камере. Лицо как лицо. Не то чтобы подкупает, но тоже ничего. Напрасно брился? Или тверское проклятие?

— Сменим тему, — предложил я. — Как ты задружилась с финскими левыми? У вас что-то вроде Интернационала?

— Если бы. Все скромнее. Не уверена, если честно, что безопасно с тобой делиться.

— Не доверяешь?

Зарема

усмехнулась.

— На «слабо» берешь. Не надо так. Чем меньше знаешь о нашей кухне, тем меньше шанс угодить в охранку.

— У вас подпольная партия?

— Ага, и секретная Красная армия в лесу спрятана.

— То есть нет подполья?

— Нет. И военкоматы мы не поджигаем.

Зарема объяснила, что они существуют как группы товарищей по интересам. Региональные объединения держат связь друг с другом и имеют контакты с леваками за границей. Раньше эти группы назывались марксистскими кружками, теперь они идентифицируют себя как читательские клубы. Ибо закон.

— Ого. Кружки запрещены?

— Не то чтобы запрещены… Я тебе с ходу десяток примеров перечислю, когда ребята заканчивали печально, потому что не хотели в конспирацию. Внедрен-ный провокатор, нашествие боевых праваков, сроки за экстремизм — все это случалось с теми, кто собирался компанией почитать «Капитал». Совсем как в Российской империи.

— То есть формально вы разрешены, в реальности запрещены?

— Это как с ЧВК, только наоборот. Частные военные компании формально запрещены, а в реальности разрешены. Диалектика.

Зарема посоветовала не унывать. Читательские клубы существовали везде. Даже на Украине и в Прибалтике. И собирались там, по словам моей спутницы, не пенсионеры, тоскующие по той самой колбасе и по траве зеленее изумрудов, а молодые активисты, родившиеся после 1991.

Между тем нас наконец-то подобрали.

Тверское проклятие снял молчаливый миллени-ал на «Киа Пиканто». Он не навязывал нам своих му-зыкальных вкусов и не напрашивался на разговор. Из развлечений остались виды из окна. На мускулистых бицепсах и предплечьях водителя красовались татуировки: клыки, завитки, тени. Интересно, обладатель узоров объяснил бы, что они означают?

«Киа» подвезла нас до Вышнего Волочка и высадила в частном секторе на улице Ямской. Название прозрачно намекало, что мы на большой дороге, где может случиться что угодно.

В ожидании машины мы прошли вперед еще метров двести.

Темпы продвижения впечатляли и напоминали о печально известной бахмутской мясорубке. Или о Вердене, кому как.

— Тверская скромность? — спросил я.

— Тверская скромность.

Трасса пролегала через озеро. Когда мы добрались до моста, ведущего на другой берег, Зарема сняла с плеч рюкзак с твердым намерением ждать попутки.

— На мосту нас никто на борт не возьмет, а до следующего берега топать не хочу. Полюбуемся красотами тут.

Хотя логики в этих словах не наблюдалось, против плана я не возражал. Повод отдохнуть как-никак.

От берегов, поросших густой зеленью, глаза быстро устали. В се-таки пейзажи больше радовали глаз на картинах и фотографиях, чем вживую. Конечно, рыболов или другой ценитель проверенного веками досуга ме-ня бы к земле пригвоздил за такие мысли, но переубедить бы не сумел. Картины и фотографии от мастеров своего дела несравненно чаще пробуждали возвышенные чувства, чем сырая действительность.