Аптекарша
Шрифт:
Барон схватил руку аптекарши; рука ее дрожала.
– А долг?
– сказала она задыхающимся голосом.
– Долг выдуман человеческими расчетами. Долг - условие земли, а для нас отверзто небо. Вы видите, не пустой же случай свел нас снова вместе; мы рождены друг для друга. Неужели вы этого не понимаете? А я уже по силе любви своей отгадываю, что и вы должны меня любить...
– И не ошибаетесь, - сказала аптекарша, закрыв лицо руками.
Ощущение неописанного блаженства освежило душу барона. В комнате было совершенно темно.
–
– Да... я все скажу... я не в силах более молчать, - сказала трепетно аптекарша, - да, я всегда думала о вас... да, я не переставала вас...
В эту минуту дверь настежь отворилась, и толстая служанка, босиком, в затрапезном платье, вошла в комнату, держа в руках два медных шандала с сальными свечами. Рука аптекарши выпала из руки барона. На молодого человека неприятно подействовали сальные свечи и нищенский наряд служанки; но для увлеченной женщины блеск внесенного огня был благодетельным светильником и озарил ей мрачную пучину, в которую ввергала ее безумная страсть.
– Нет... нет, жена, - сказала она дрожащим голосом, - должна быть чиста и непорочна. Обольщение чувств обманчиво, а раскаяние неумолимо... Заклинаю вас всем, что вы любите, не возобновлять нынешнего разговора.
В дверях показался Франц Иванович.
– Теперь я свободен, - сказал он, потряхивая головкой.
– Я боюсь, что вам было скучно. Не хотите ли пуншику или бостончик составить?
Но расстроенный барон не хотел слушать никаких предложений. Обманутый в ожидании, забыв свои планы, он побежал домой и всю ночь проворочался на кровати. К утру он, коварный светский щеголь, был влюблен в уездную аптекаршу, но влюблен по уши, и без ума и без надежды.
V
А между тем городские обыватели начали толковать да перетолковывать.
– Знаете что, - говорил франт в венгерке на ухо купцу Ворышеву, посещая его в лавке, - Шарлотта-то Карловна наша... гм...
– Быть не может!
– Да и мне кажется странно. Так скажите, пожалуйста, с какой стати барону сиднем сидеть в аптеке?
Ведь он надворный советник, к тому же человек с капиталом, даже богатый. А вещи какие у него - просто загляденье! Намедни я еще видел одно изумрудное кольцо, кольцо-то, знаете, маленькое, а изумруд большой славная штукаГ Сот пять стоит. Да и в столице, я спрашивал, знаком ли он с министрами, так говорит, что не со всеми, а знаком... Ведь в аптеку хорошо ходить нашему брату время убить, а этакому человеку, кажется, вовсе не черед. Странное дело!
– Совершенная правда-с, - сказал Ворышев и погладил бороду.
– Слышали, - говорил с лукавой улыбкой судья городничему, - слышали, какую наш Франц Иваныч получил обнову?
– Да-с, слышал стороной.
– Какая тут сторона, дело явное. Они открыто живут вместе. Неприлично, совершенно неприлично... Я бы на вашем месте в это дело вмешался. Начальство обязано, как попечительная матерь, вникать в нравственные
– Гм, вы думаете?
– Без сомнения. Вы хранитель городской нравственности.
– Право?
– К тому же наш барон-то, кажется, просто вольнодумец... Он был у вас с визитом?
– Нет.
– Будто?
– Право.
– И у меня не был... Ну, пожалуй, у меня еще ничего, а вы начальник города... А вы к нему ездили?..
– Ездил... почел долгом.
– В мундире?
– Да.
– И он не отплатил за визит?
– Как не отплатил?..
– Ну, то есть сам не явился к вам?
– Нет.
– Да что ж он, в самом деле, о себе думает?.. Право, не худо его проучить.
– А впрочем, - заметил городничий, - я, право, не понимаю, что он нашел в аптекарше? Немочка - и все тут. Вот то ли дело польки! Как мы в Белоруссии стояли, так я на них нагляделся: нечего сказать - женщины! Как воспитаны, как танцуют мазурку... Такие все амручики, что просто из рук вон! Что ж, вы полагаете, мне надо поговорить с Францем Иванычем?
– А уж это ваше дело. Поступайте как знаете.
– Вот штука, - шепнул исправник заседателю во время присутствия, пока старый секретарь непонятливо гнусил бесконечный и бестолковый доклад, штука так штука. Просвещение и до нас добирается. Аптекарь продал свою жену за пять тысяч рублей.
– Поторопился, - сказал, подумав, заседатель.
– Мог бы получить больше; ну, и то куш порядочный. Есть же людям счастье!..
– Какая резолюция?
– спросил секретарь.
– А как ты думаешь?
– Да, предать суду и воле божией.
– Я согласен.
– И я тоже.
Исправник и заседатель подписали резолюцию и отправились по домам.
– Ну, матушка, - говорила статская советница КриБогорская бедной дворянке, стоявшей перед ней в голодном почтении, - ну, матушка, слышала?.. Мерзость какая! Пфу!
Статская советница отвернулась и плюнула с негодованием.
– Про аптекаршу, что ли, матушка?..
– Про кого же другого? Ведь есть же этакие мерзавки!
– Поистине, грех великий.
– Что-о-о?..
– Грех, матушка, великий.
– Я не велю ее на двор к себе пускать. А ведь он, матушка, говорят, богатый человек... Много дарит, верно. Не слыхала ли?
– Нет, не слыхала-с.
– Экая ты бестолковая. Никогда ничего не узнаешь.
Говорят, собой хорош. Ты его видела?
– Видела.
– Брюнет или блондин?
– Не разглядела хорошенько.
– Что ж ты, слепая, мать моя? Ничего ты таки не знаешь. Ходишь себе болван болваном. Я его дедушку, должно быть, видала в Москве, когда мы с покойником жили на Никитской. Кажется, мог бы вспомнить, что я не бог знает кто; хоть бы плюнуть пришел сюда, так нет. Очень важная особа! Беспокоиться не угодно... Да и хорошо делает. Он уж верно ничего такого у меня не найдет. Экая мерзость! Пфу!!.