Аптекарша
Шрифт:
– Нет-с, в Париже.
– В Париже!.. Ах, позвольте взглянуть; чай не дешево стоит.
– Не помню.
– Уж эти петербургские щеголи чего не придумают!
А нечего сказать, мастера одеваться.
В эту минуту вошла аптекарша. На. ней было белое платье. Два локона, задернутые за уши, висели до плеч, а вокруг головы обвивался черный шелковый снурок, перехваченный золотым бисером. Снурок этот, неизбежное украшение всякой бедной немки, снова раздосадовал барона. Он сухо поклонился и начал говорить о погоде.
Между тем принесли на стол миску, и гости уселись
Решившись на такую роскошь, он вполне хотел употчевать гостей. Вино было теплое и странного вкуса, но наружность бутылки и пенистое шипенье были самые приличные.
– Здоровье нашего гостя!
– возгласил Франц Иванович.
– Сто лет жизни!
– И генеральский чин, - прибавил франт.
– И много счастия, - добавила аптекарша.
– Noch! [Еще! (нем.)] - закричал развеселившийся аптекарь.
– Еще по рюмочке!..
Когда бутылка опорожнилась, хозяева и гости встали из-за стола. Был четвертый час. Мужчины вооружились сигарами и трубками. Два часа протянулись еще в отрывистом разговоре. Аптекарь о чем-то думал, вероятно о перемещении своей аптеки; барон нетерпеливо поглядывал на часы. Шарлотта, с ярким румянцем на лице, казалась взволнована. Один ex-помещик только беспечно затягивался и рассматривал потолок. Наконец он впомнил, что пора идти к почтмейстеру, встал, раскланялся и вышел. За ним Франц Иванович отправился по своим делам. Аптекарша и Фиренгейм остались вдвоем.
На дворе по случаю поздней осени начинало уже смеркаться.
Оба молчали, оба сидели в немом смущении. Проклятая робость вкралась в сердце светского щеголя и туманила его коварные предприятия. Он думал, думал, находил себя и жалким и смешным и вдруг, собравшись с духом, начал разговор:
– Не хотите ли сыграть что-нибудь?
– В четыре руки?
– Да, в четыре руки.
– Я так мало играю...
– И, помилуйте! Вы разве не помните, что мы уж игрывали прежде?
– Помню...
– Так не угодно ли?..
– Извольте.
Они сели рядом у фортепьяно.
– Что ж мы будем играть?
– спросила аптекарша.
– Что угодно...
– Мне все равно.
– И мне все равно...
– Вот какие-то ноты... Хотите попробовать?
–
– Вы будете играть бас.
– Да, как прежде... как в старину...
Аптекарша вздохнула...
– Извините, если я буду ошибаться.
– Не взыщите, если я ошибусь.
Они начали играть, только нестерпимо дурно: то он опаздывал, то она торопилась. В комнате становилось темнее и темнее.
– Признайтесь, - сказал барон шепотом, - вы на меня сердитесь?
– Зачем сердиться?.. Бог вас простит... У меня тут не то, кажется, написано...
– Нет, - продолжал барон, - нет, дайте мне выслушать выражение вашего гнева, быть может я и оправдаюсь.
– Ах! Извините, я кажется, не ту строку играю.
– А мне так больно, что вы на меня досадуете.
– На что вам... переверните страницу.
– Мне так дорого ваше участие, оно мне так нужно.
Я так несчастлив...
– Вы несчастливы!..
Они перестали играть.
– Да, Шарлотта, - извините, что я вас называю прежним именгм, - я истинно несчастлив. Свет, в котором я живу, сжимает душу, от него веет морозом. Мне негде отдохнуть сердцем. Среди людей я всегда один, никого не удостоиваю своей привязанностью и не верю ни в чье участие.
– Бедный!
– сказала аптекарша.
Барон приободрился.
– Но знаете ли, Шарлотта, какое утешение я сохранил с любовью; знаете ли, каким теплым чувством я согреваюсь в ледяной атмосфере большого света?
Знаете ли?..
Аптекарша не отвечала. Грудь ее сильно волновалась.
– Да, Шарлотта, воспоминания о прошлой жизни, воспоминание о вас - вот теперь мое лучшее сокровище.
Как часто, утомленный от бессмысленных мелочей кочеванья по гостиным, я переношусь в тот мирный уголок, где я жил с вами, жил подле вас, и снова я вижу ваше окошечко, вижу тень вашу за белой занавеской. Воображение заменяет действительность. Я счастлив своей мечтой, и сердце мое снова бьется от радости и от любви.
– Ах!
– сказала аптекарша.
– А мне каково? Мне здесь все дико и неприятно. Нет здесь моих подруг...
Отец мой умер... Я сама живу памятью, а в настоящем мне грустно и тяжело.
– Так, бедная Шарлотта, я в том был уверен. Вы тоже несчастливы. Вас здесь никто не оценить, ни понять не может. А я знаю, ваша душа создана для чувства, для сочувствия, для всех радостей и мучений сердца.
– Не говорите мне этого...
– Но это правда.
– Да, печальная правда. Я долго ждала счастия...
Я видела его даже издали, но оно промелькнуло только для меня и бросило мне лишь сожаление, одиночество.
– Нет, - прервал барон, - судьба бессильна против любви. Мы были бы счастливы вместе... Ваши глаза мне это говорят. Кто же мешает нам быть счастливыми?
– А как?..
– А разве нельзя возвыситься над жалкими условиями жизни? Разве мы не можем любить друг друга и в высоком упоении найти возмездие за все свои страдания?..
– А люди?
– Люди! Что в них? Любовь не целая ли вселенная? Как ничтожно перед ней все земное, и как возвышается, как освящается душа, исполненная любовью!