Арбитражный десант

Данилюк Семён псевдонимом

Борис же никогда не был женат именно потому, что боялся домашнего диктата. Единственная женщина, власть которой над собой признавал безоговорочно и охотно, оставалась сестренка. При ней он не стеснялся выглядеть растерянным и даже чуть бравировал своей повышенной чувствительностью. Мог, например, в минуту слабости сладостно заплакать от накативших неурядиц. И ощущал мучительный восторг от того, что Ирина, выслушивая, сочувственно оглаживала его по волосам и нежно повторяла: "Пузырь мой, пузырь! Как же ты вообще кем-то руководишь? Тебе бы соску и - под толстое одеяло".

Но

и он, единственный из мужчин, знавал порой Ирину не привычной насмешницей и мужской укротительницей, а потерянной и угнетенной. Только ему позволено было знать, что за привычной маской вамп скрывается мечущаяся, уставшая от одиночества душа, мучительно переживающая очередной разрыв, который сама же чаще всего и провоцировала.

– Но за что? За что мне это?
– всхлипывала порой Ирина, уткнувшись брату в колени.
– Ведь вроде понравился. Показалось даже, что полюблю. А потом раз и - будто ничего не было. Может, у меня какой-то душевный дефект, а?

Она заглядывала в сострадающие его, наполненные слезами глаза, и ей становилось чуть легче.

Впрочем, бывало это крайне редко. Сегодня забежавшая к брату Ирина была, как обычно, победительно энергична. - Я, собственно, заскочила попрощаться, - объявила она.
– Ночной лошадью улетаю в Брюссель, на экономический симпозиум. После ухода из банка и возвращения в "Коммерсант" у Холиной опять все стало тип-топ.

– А ты, вижу, совсем прихирел, - она пригляделась.
– Сало, подвешенное на мощи. Что происходит, Борик?

– Дела навалились, - увильнул от ответа Гуревич.

– Да вот дел-то твоих как раз не видно. Наоборот, дела всё больше другие делают. А ты как-то в стороне. Спрятался сюда, как сыч. Не от меня ли, часом?

Она засмеялась, пытаясь скрыть усилившуюся тревогу, - за то время, что они не виделись, брат исхудал и спал с лица.

– Да всё как-то недосуг, - неловко оправдался он и, желая увильнуть от неприятного разговора, припомнил:

– Скажи лучше, как там твоя последняя влюбленность?

– А, ты об этом отморозке? Исчез, слава Богу. Сгинул.

– Еще бы не сгинуть, когда тебя в розыск объявляют. Хотя почему собственно последняя? Сколько времени прошло? Месяца три? Больше? Тогда у парня шансов не осталось. Для тебя и неделя - эпоха. Наверняка безвозвратно забыла и вычеркнула из памяти.

– А то! Вызвездила со свистом, - лихо подтвердила Ирина. Когда Лобанова объявили в розыск, она несколько раз пыталась связаться с ним, чтобы предупредить об опасности. Но и в тайной надежде примириться. Даже когда он поменял номер мобильного телефона, она сумела сделать то, чего не смогли квелые милицейские опера, - разыскала новый телефон и - позвонила. Увы! На том конце, определив входящий номер, демонстративно не ответили. Уязвленная Ирина попытки связаться оставила. А вот насчет забыть - не получалось. И, что особенно досаждало, - не получались и легкие, расслабляющие влюбленности. Не человек - заноза какая-то несгнивающая! Пристальный, понимающе-сочувствующий взгляд брата Холину разозлил.
– Чего уставился? Откровений жаждешь? Так вот не получишь. И вообще, давай без этой твоей

беспардонности: лезешь в душу, снимай обувь!

– Так я ничего, - потерялся Борис.
– Я только как бы обхрюкать доверительно. Может, помочь чем? Но если не хочешь...

– Не хочу!
– отрубила она. И тут же, выплеснув желчь, вернулась к первоначальному, игривому тону.
– Ответь-ка лучше, что это за нелепую тетку я у тебя на входе встретила? С каких это пор ты стал западать на старых подержанных баб? Зыркнула на меня, как на врага народа, и - шасть к воротам!

– Вымогательница какая-то. Представляешь, пришла впаривать документы по кондитерке. В общем доброго слова не стоит: плюнь и забудь.

– Как это по кондитерке?!
– Ирина сделала стойку.
– Не въезжаю. По "Юному коммунару", что ли?

– Ну, вроде, - поняв, что проболтался, Гуревич надул губы.
– Да говорю ж, чумовая.

– Не догоняю, - внимательно глядя на брата, повторила Ирина.
– Документы на холдинг ценой в сотни лимонов бакеров. И что? Что предлагала? Да говори же, пень трухлявый!

– Я и говорю: заявилась вымогать деньги. Пятьдесят тысяч долларов ей подавай. Нашла дурачка!

– Пятьдесят тысяч за четыреста лимонов - это, положим, как на мороженое. Кто она? На чем вы договорились?!

– А вот не знаю кто! Может, марсианка. Нормальная разве так бы оделась? Как пришла, так и ушла. Сказала, позвонит.

– И ты отпустил?! Просто так?
– Ирина попыталась поймать взгляд брата. Но бегающие глазки его ловко ускользали. И теперь она перестала сомневаться, что брат врет. Ей вдруг сделалось зябко, потому что вранье это явно увязывалось с тем тревожаще-непонятным, что происходило с ним в последнее время.

В Холиной забушевал репортер, внезапно вышедший на сенсацию. Нацеленным взглядом она прошлась по кабинету. Заметила, как брат, что-то припомнивший, испуганно дернулся к столу.

– Сидеть!
– Ирина требовательно ткнула отманикюренным коготком в кресло, возле которого он стоял, и Борис послушно плюхнулся на указанное место.

На столе у телефона лежал раскрытый блокнот. Она не погнушалась заглянуть. Фамилия Подлесного бросилась в глаза.

– Ба!
– не отводя глаз от брата, она потянула блокнот к себе.
– Общаетесь с господином Подлесным?

– Да это старое. Случайно открылось, - промямлил Борис.

– А разве вы знакомы?

– Так, когда-то. Мельком. Уж и забыл, когда последний раз слышал. И вообще ты с чем пришла? Мучить меня, так без тебя хватает...

Не слушая его причитаний, Ирина перевернула телефон, нажала на повтор. Послышался звук набора.

– Выключи!
– с неожиданной резвостью Борис вскочил и с размаху впечатал ладонь в телефонную панель.

– Но ведь Подлесный переметнулся в "Аист", - нарисованные глаза Ирины округлились. Ресницы задрожали, - бабочка захлопала крыльями. - Пузырь, - прошептала она.
– Ты что, связан с Онлиевским? Ты!

– Заткнись! Пожалуйста, заткнись!
– закричал Гуревич страдающе.

Она подошла вплотную, ухватилась пальцами за вислые щеки, потянула к себе: