Архетип Великой матери с древности и до наших дней. Сборник исследований

Циммер Генрих

Мы, жители Западной Европы, последовавшие за древними греками и римлянами, перенявшими популярные «легенды» о «богах и богинях», на протяжении столетий путали результат этого процесса дегенерации с изначальными космическими аллегориями. Центральное место в этих фундаментальных аллегориях о космологии занимала идея о созидающей Матери-Богине. Но определенное смятение не только скрыло от нас изначальный символизм, но и его дальнейшее развитие следующими поколениями поэтов и мыслителей Востока. Это привело нас к тому, что мы начали смотреть на религиозную идею сверху вниз, а не поднимать свой взор к ней, как следовало бы поступать. Мы не Западе никогда не поднималось до уровня этой идеи, что касается провидческого взгляда на природу приводящих в движение вселенную сил и законов, ведь мы были даже еще более антропоцентрическими, чем древние греки. И действительно, наши точные науки сейчас лишь с неуверенностью доказывают существование космических сил и законов, существование которых первопроходцы Древнего Востока предугадали в результате проницательных наблюдений и чистой концентрации конструктивного мышления, хотя и выразили их только в образной форме.

Мыслителями, признанными интеллектуальными лидерами этих первопроходцев были поэты. Мы знаем об этом из письменных источников, а также из устных преданий. Их важнейшими науками были космогония и металлургия. Поэт, звездочет и кузнец вместе создали форму, которая послужила для отливки всей последующей цивилизации. Поэт вдохновлял правителя, жрецаи народ. Он был их оракулом, он формировал пропетое, а позднее рассказанное и записанное слово в качестве соединительного

звена, он был посредником между вечным истоком созидающего познания, как люди его понимали, и светским, законодательным и административным авторитетом людей. А звездочет измерял движение небесных тел и рассчитывал времена года, подходящие для сельскохозяйственных работ и путешествий. Кузнец, то есть металлург, который умел получить из земли железо, плавить и ковать его, вооружал правителя мощной силой, которая, основываясь на техническом оснащении и оружии, сделала возможным организованное общество. Такое общество могло поработить своих менее организованных или менее агрессивных соседей, воспользовавшись торговлей или политическими шагами, если ему, например, больше не хватало собственных ресурсов. И таким образом мы обнаруживаем, что во всех древних восточных космологиях, центральная идея которых состоит в существовании созидающей Матери-Богини, эта богиня подразумевается не только в смысле биологической плодовитости, но также как мать божественного «слова» (иногда она сама понимается как «слово»); как хозяйка или владычица небесных тел; как мать небесного кузнеца (или она сама является кузнецом). Это в равной степени касается и космологии стран с населением, говорящим на кельтских языках. Читатели, которые знакомы с философией Юнга, могут с легкостью вспомнить многие символы, включая символ источника — то есть родника, из которого вытекает вода, — в которых подчеркивается эта двусторонность их созидающей силы. Все представление является не просто представлением поэта, но представлением поэта-провидца, высокоразвитого духа, тренированного в деле наблюдения за процессами, а также в упорном умозрительном и стремящемся к целостности мышлении, который рассматривал себя как переводчик истины и красоты вселенной, это был страж сказаний и часовой на сторожевой башне, который пытается приоткрыть темные покровы будущего.

Поэт древних времен действительно боролся за то, чтобы придать выражение как вселенной, так и создателю. Человечество было всего лишь частью этого, а он сам был всего лишь «гласом в пустыне». Поэт сегодняшнего времени старается выразить свое я как индивидуальность.

Великое открытие древневосточных мыслителей, которого придерживались образованные слои кельтских народов вплоть до времени Иоанна Скота³, заключалось в том, что вселенная представляла собой единое целое и всюду действовали одинаковые принципы и законы; что это единство было существенно более синтетическим и многообразным, и что хотя целое всегда оставалось целым, оно непрерывно изменялось в форме своего проявления, следуя постоянному потоку и движению, двойственность и переменчивость которых описывают китайские символы «инь» и «янь», восходящие, как мне представляется, к шумерским понятиям «Ин» (или «Нин») и «Ан». Аморфный источник вселенной форм казался этим ранним наблюдателям и мыслителям вечным, но периодически переходящим в «жизненное целое», а затем снова вследствие распада и растворения возвращающимся в бесформенное состояние. Так возникла — в художественном видении поэта — прелестная Афродита из пенных волн Хаоса. В его представлении все живое гибло, чтобы вернуться в землю и чтобы — согласно кошмарному видению поэта — быть разорванным на клочья кровавыми зубами Кали. Эта аллегория получила дальнейшее развитие, и Богиню изображали попирающей тело прекрасного спящего Шивы. В данном случае она является «каузальной», формулирующей или исполняющей силой, которая в надлежащее время соединится с Шива-Шакти и вследствие этого из бесформенного будут созданы новые формы, образующие целое. Эта идея символическим образом воспроизводилась как «танец» Шивы-Шакти и стала настолько популярной, что изображение «танца» очень часто встречается в нарисованном или вырезанном виде.

Поэтически это понятие было выражено в большой группе аллегорий, которые рисуют Инициатора Творения как божественного музыканта. Постоянно повторяющейся эмблемой действенной силы созидающей богини является музыкальный инструмент — это может быть барабан, флейта, трещотка, раковина или лира. Все эти инструменты можно было настраивать с помощью измерений, при чем объем, длина или вес (например, кишки) приравнивались к тональности или частоте. Это открытие приписывается Пифагору, но современная археология встречает доказательства его гораздо более раннего существования⁴. Человеческий голос (как рот или язык), который формулирует мысли, и молния, которая оповещает о громе (звук), выражали идею в метафорической поэзии⁵.

Это же представление было передано в «скорописи» символов такими символами как точка в круге или два равносторонние треугольники, поставленные вершинами друг к другу таким образом, что они образовали символ-«бабочку». Идея была показана в аллегории божественного «слова» как направленная и полномочная сила созидающей богини — это могли быть корова, як или бык, разные птицы (голубь, ястреб, сокол, ворон, ибис, журавль, дикий гусь, дикая утка, дикий лебедь и т.д.) или хорошо нам известная антропоморфная фигура — «Таммуз», «Тот» или «Гермес» — в зависимости от конкретной страны. Язык как таковой, стих, воспринимался как творение, которое дало форму и содержание тому, что раньше существовало невысказанным. В народной легенде, которая несомненно происходит от религиозного балета, местным национальным эквивалентом «Гермеса» всегда был изобретатель букв, цифр, музыки, металлургии — синтез, который настолько приближался к философской идее формулирующего принципа в созидающем соединении, что возможным становилось ограниченное представление в форме танца.

Ничего из упомянутого не является примитивным, хотя оно старше, и не вторично по отношению к гораздо более широко известным стараниям греков рационализировать общее понятие созидания, которое поэты выразили в философском ключе. Также в Индии и в меньшей степени в Китае образность, в которую поэты облачали свою религиозную философию, ждала обычная судьба любого наглядного мышления, обязанного своим успехом поэтической силе. Она окаменела и стала доктриной в руках схоластических жрецов. Но именно это поэтическое представление в космической философии, центральной идеей которого является Мать-Богиня, является фундаментальным.

Тезис о том, что кельты Галлии, Великобритании и Ирландии были достаточно прогрессивными в культурном плане, чтобы интеллектуально понять такую религию-философию, может оказаться новым для психологов, которые зачастую вынуждены воспринимать историю на веру. Я же утверждаю это только об образованных слоях кельтов. Раньше — мы должны помнить об этом — пропасть между образованными и массой населения была гораздо глубже, чем сегодня. Кельтские массы, которые большей частью состояли из местного населения, но в экономическом и политическом отношении управлялись иммигрантами, понимали о божественных силах примерно столько же, что и массы в Греции и Италии — они представляли себе их в образе актеров храмовых представлений или культовых статуй, моделями для которых служили такие актеры. Они воспринимали космические драмы в большей или меньшей степени буквально, как дети воспринимают сказки. Я даже сомневаюсь в том, что примитивные дикие народы имеют четкие представления о таких силах, за исключением того, что они узнают во время ритуалов и возрастных посвящений от своих жрецов и шаманов. Можно говорить, что обладающие особой фантазией кельты изобрели «фей», но местное население верило в существование этих созданий, проживающих в своем особом действительно существующем мире. В кельтских странах у нас нет прямой традиции драматических храмовых представлений, основывающихся на таких поэтических аллегориях, о которых я рассказала. Но у нас есть свои «ряженые» и «переодетые» в Англии. Одной из их основных постановок является победа

Святого Георгия над змеем, существует живая традиция церковных мистерий в Бретани, тексты которых сохранились с древних времен⁶. Есть у нас и народные танцы. Все религиозные танцы, существовавшие в наших кельтских странах, вероятно танцевал сам народ. Таким образом люди на своей новой родине сохраняли воспоминания о традиционных танцах, которые их предки танцевали в дальних странах, откуда они ушли в те времена, когда Греция была еще юной, а Рим принадлежал этрускам, и когда в регион Тичино, где проводится собрание Эранос, вторглась великая, конная, пользующаяся железом раса, имеющая много металлов. Воины этой расы пользовались огромными мечами и короткими железными скрамасаксами с односторонней заточкой; их находят в каменных гробницах, выполненных из необработанных каменных плит, закрытых диким камнем. Они были найдены и в песках Кибе-рона, в Морбиане и в дюнах Сен-Урнеля в Финистере. Предметы обихода этих народов Джубиаско хранятся в краеведческом музее Цюриха. Переселение больших количеств племен, говорящих на кельтских языках, с европейских равнин на запад некогда принималось в истории на веру, затем над этим представлением смеялись, а сейчас оно кажется вполне правдоподобным. Современные политические события восстанавливают нашу веру в великое переселение народов в прошлом.

Сегодня мы знаем, что оба главных мотива таких движений являются следующими: 1. Политическое вмешательство в свободу угнетенного народа, так что он не может спокойно вести свою жизнь и следовать своей религии; 2. Истощение плодородной почвы, на которой они жили. Уничтожение лесов и вследствие этого засуха, которую некогда считали основной причиной уменьшения населения, являются следствиями постоянной оседлости, которая вела к увеличению населения, интенсивному земледелию и хищническому использованию природных ресурсов. Мы должны изучать историю становления и упадка цивилизаций с этой новой точки зрения человеческой географии. Это неизбежно разрушит хронологически-ти-пологический карточный домик, который построили старомодные академические праисторики из специально отобранных деталей своего рода конструктора. В свете этой направленной на запад тенденции переселения земледельческих народов в прадавние времена это новое объяснение происхождения народного танца в кельтских странах — хотя и не ортодоксальное — не кажется нелогичным. Старая теория представляет европейский народный танец как развитую и совершенную социальную постановку, произошедшую из примитивного ритуала дикарей. Конечно, в европейском народном танце может сохраняться и ритуальный элемент. Но переселившийся народ мог воспринять его от более древних местных жителей, которые начали заниматься земледелием под влиянием полностью развитого в этом отношении Востока. Этот цивилизованный Восток отправлял своих разведчиков-купцов, своих пастухов и охотников, даже спасающихся от мести, на неизвестные Север и Запад. И это происходило задолго до массового переселения кельтов.

Между тем у наших европейских народных танцев есть много черт, которые напоминают древние космические аллегории Востока, что совершенно не учитывает традиционный подход, сводящий все к примитивному ритуалу.

Недостающие соединительные звенья между кельтской аллегорией и кельтским народным танцем обнаруживаются в средневековой литературе Ирландии и в более позднем ответвлении от нее — средневековой литературе Уэльса, которая через Бретань оказала сильное влияние на норманнскую жесту (Chanson de Geste), чтобы затем, возвратившись в Британию, воспроизвести наши преисполненные фантазией кельтские аллегории, пришедшие с Востока, в ослабленной форме христианской рыцарской баллады. В Ирландии, где аллегории дошли и до более простого народа, драматическими второстепенными персонажами этих аллегорий стали — путем, на который я уже намекала — представители «маленького народца» или «народа холмов». Холмы в данном случае — это погребальные холмы или курганы. В фантазиях современного крестьянина они одеты как на иллюстрациях книг о феях времен Кейт Гринуэй. Эта гэльская литература в значительной степени состоит из собрания преданий и историй в манускриптах⁷, разбавленных древними стихами, записанных средневековыми монахами. Эти монахи наивно верили в то, что все сообщенное было историческими фактами того же буквального и чудесного значения, что и, например, история творения в «Книге Бытия». Впрочем, переводчики на латынь и английский язык наверняка воспринимали это так же буквально. Многие из этих историй входили в число тех, которые должны были знать наизусть филиды⁸, то есть члены ордена поэтов, что видно из сохранившегося списка, который датируется шестым столетием от Р.ХЛ Хотя монахи-переписчики добавляли стихи в подходящих местах текста (вероятно по типу средневековых рассказчиков историй «шанахи», которые рассказывали свои истории на различных компанейских собраниях), как будто бы они были вдохновлены на это прозаическими рассказами, представляется, что именно прозаические истории были основаны на стихах. И именно стихи, вероятно, гораздо древнее длинных прозаических историй. Местная ирландская теория следовала вере христианских переписчиков, когда они рассматривали манускрипты так называемого «мифологического» цикла как исторический эпос . За пару поколений до нас была модной пришедшая с континента теория: мол, истории «захватнических» циклов (то есть тех, которые я скорее причисляю к космологическим аллегориям, а не к «мифам») являются ирландскими версиями популярных «мифов», они относятся к тому периоду, когда гэльские группы еще не отделились от индоевропейского племени, от которого позднее отделились в том числе и говорящие на греческом языке племена¹¹. Немногие исследователи, которые хорошо знакомы с восточной религией, пришли к представлению о том, что так называемые мифологические истории содержали черты, исток которых скорее следовало бы искать в Индии, а не на Балканском полуострове, и в предшествующий нашей эре период или в период, сопоставимый с ее началом, а не в 8-м или 9-м столетии до Р.Х. Естественно, что дальнейшие исследования этого вопроса, которые неизбежно оживили бы старые споры на тему ортодоксального латинского христианства, а также кельтских и гностических «ересей»¹², были приторможены для предотвращения дальнейшего развития в двух главных центрах гэльских исследований: один под надзором римской церкви, а второй — под контролем англо-ирландского протестантизма. В Уэльсе современный ренессанс бардов также направлялся духовенством, как из англиканской церкви, так и нонконформистским. В Шотландии знание древних гэльских историй и гимнов большей частью ограничивается только кругом духовенства шотландской церкви.

Несмотря на то, что я была вынуждена обойтись переводами, критическое исследование этих ирландских стихов и историй, а также их сравнение с переводами гностической литературы (например, «Пистис София» и сообщений в «Философумене» (Философские мнения или обличение на все ереси)¹³) — с объяснениями в переводах тантрических текстов сэра Джона Вудроффа, — не оставляет никаких сомнений в том, что мы в важнейших из этих гэльских текстов (напр., тех, которые приводят захватнические истории и стихи), в которых имеется наивное воспроизведение ортодоксальными средневековыми монахами аллегорий, сохранившихся в устной форме в народе, и сочиненных ирландскими поэтами — провидцами или филидами, — имеем дело с сочинениями, датируемыми не позднее шестого, а вероятнее вторым или третьим столетиями от Р.Х. А также в том, что эти особенные аллегории содержат языческое космическое учение христиан, которые были тайными последователями гнозиса. Это учение приводится в замаскированной форме эпических приключений богов, богинь и ранних героев и поэтов племени, а также в форме «генеалогий» богов, богинь и поэтов-провидцев, маскировка которых настолько прозрачна, что любое другое общество могло понять, что к чему. Даже если это не ирландское общество, которое всегда было центрировано на генеалогических древах. Оно еще и сегодня остается таким. Обязанностью шанахи или семейного историка было рассказывать о предках вождя, который его содержал, петь песни героического содержания, славить мужественные и славные деяния этих предков. Именно поэтому крупные эпические сказания и генеалогии были удачным средством для распространения таких подрывных учений без привлечения к себе пристального внимания церкви.