Архетип Великой матери с древности и до наших дней. Сборник исследований
Шрифт:
Трудно сказать, когда именно, вследствие каких контактов и пересечений семантическое понятие общего сыноположения и особенного божьего сыновства мессии встретилось с традиционным греческим представлением о родстве среди божественных существ, героев и мифических образов и соединилось с ним: но в любом случае это указывает на решающую стадию процесса духовного осмоса, результатом которого является христианская культура.
Мы должны подчеркнуть, что в истории христианской догматики и литургической дисциплины вновь и вновь будет видно, как постепенное выдвижение образа Марии происходит вместе с продолжением разработки христологии.
Торжественные слова, которыми апостол Павел в своем собственном завещании, в послании к Филиппийцам, указывает на пресуществование Христа в Боге, без сомнения свидетельствуют о важном этапе этого процесса развития. В действительности апостол Павел делает теологическое замечание, как всегда, только с целью высокого морального учения. Как Христос, который жил в Боге, не пренебрег тем, чтобы стать плотью и быть подвергнутым величайшему унижению и оскорблению, так и христиане должны быть готовы к тому, чтобы посвятить себя своим братьям и служить им. Но человек невольно склонен к тому, чтобы превращать нравственные предписания в метафизические идеи. Это парадоксально, но можно сказать, что большая часть христианской теологии направлена только на то, чтобы дать в руки обессиленному Христу
Обычная классическая редакция евангелий демонстрирует нам, как уже наверное примерно через полвека после смерти Христа теологическая легенда стала преобладать в той части христианской жизни, которая должна была быть только практическим воплощением законов любви, братства и мира.
Неправильно переведенное на греческий язык место из Септуа-гинты имело величайшее значение для молодого христологического и Мариинского догмата.
Речь идет о месте в каноническом тексте Книги Пророка Исайи VII, 14. Это место не только помогло появлению первых Мариинских идей, но также стало и поводом для первых иконографических изображений Марии. Но чтобы полностью понять как его изначальное объективное историческое значение, так и его традиционную трансформацию, мы должны обратиться к историческим обстоятельствам, в которых было оглашено это послание пророка. В 735 году до Рождества Христова между Израилем и Дамаском существовал союз, и союзные цари Факей и Рецин предприняли попытку создать союз сирийских государств против Ассирии. Иоафам, царь Иудеи, не захотел присоединиться к союзу, а его сын Ахаз пребывал в сомнениях. Но от Иерусалима, важнейшей крепости, союзники никак не могут отказаться. В то время Тиглатпаласар вел войну в Армении; поэтому была предпринята попытка переворота. Арамейское войско вторглось в Иудею, и объединенные силы обоих царей направились к Иерусалиму; при дворе и среди простого народа распространилась настоящая паника; некоторые хотели перейти в подданство ассирийского царя и направить ему богатые дары, чтобы можно было попросить его о помощи. Великий царь, естественно, рад использовать эту первую возможность для вмешательства в сирийские дела. В это время появляется Исайя. Целый ряд явлений, в которых Яхве проявился перед ним, убедили его в том, что наступление обоих царей можно успешно отбить, и при этом не обязательно просить двусмысленной помощи от иностранной державы. Это можно сделать только лишь с помощью Яхве, в которого следует безгранично верить. Исайя отправляется к царю, чтобы передать ему императивное послание. Но в тот день царя не было в городе. Исайя, которого сопровождал его сын Шеар-Яшув, отправился к нему, направился к акведукам и встретился с царем у самого высокого водохранилища, где канал вливался в него. Царь, который предусмотрел осаду, вероятно прибыл сюда, чтобы ознакомиться с тяжелым вопросом снабжения водой. Ахаз рассчитывал на силы людей, а Исайя сделал ставку на Яхве: это одна из многих встреч царей и пророков.
Эта встреча демонстрирует подробности, которые свойственны пророческому стилю и пророческой практике. Шеар-Яшув (имя является символическим, ведь оно значит «остаток вернется»), сын пророка, присутствует на ней. Его имя является благоприятным знаком для предстоящего возвращения народа к Яхве, как только испытание будет выдержано. Исайя начинает с насмешек над союзными царями: Рецин и Факей — это не пылающие факелы, сжигающие города, как об этом говорят боящиеся войны из Израиля и Дамаска, они являются наполовину погасшим костром, который вместо пламени дает только дым. Яхве выше их смешных угроз. Рецин — глава Дамаска, а Факей глава Самарии, но Ахаз есть и будет главой Иудеи. Он должен доверить свое спасение Яхве. Ахаз молчал и не верил Исайе. Исайя начал давить на него и призывать к тому, чтобы он выполнил предписанный ритуал. В этом случае он бы получил знамение в подтверждение обещания. Но Ахаз не захотел этого делать. Он схитрил и сделал вид, что верит в то, что просьба о знамении равнозначна недостатку доверия к Богу. Но в действительности он отказался, потому что, приняв знамение, он принял бы и само обещание, то есть вынужден бы был заключить настоящий союз с Яхве. И он был бы вынужден соблюдать этот союз. Но Исайю не заботят сомнения царя и он провозглашает, что Яхве, который хочет любой ценой спасти Иерусалим, несмотря на все сомнения даст знамение и таким образом вынудит Ахаза заключить мистический союз, которого тот так хочет избежать. Вот каким было знамение в торжественных и таинственных словах: «Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил. Он будет питаться молоком и медом, доколе не будет разуметь отвергать худое и избирать доброе; ибо прежде нежели этот младенец будет разуметь отвергать худое и избирать доброе, земля та, которой ты страшишься, будет оставлена обоими царями ее. Но наведет Господь на тебя и на народ твой и на дом отца твоего дни, какие не приходили со времени отпадения Ефрема от Иуды» (VII, 14-17).
Это известное пророчество сыграло очень важную роль в развитии средиземноморской религиозности. Дети начинают отказываться от худого и принимать доброе, то есть демонстрировать, что разум дает им способность выбора, еще до того как они сами попробовали пищу и до того как им исполнился год: в этом возрасте, говорит пророк, Еммануил уже будет есть масло и мед. Но молочные блюда и мед — это сельская пища, а не питание осажденных и людей, земля которых занята врагом и разорена. Следует вспомнить и о том, что в азиатско-средиземноморской литературе, включая иранскую, молоко и мед равнозначны благосостоянию и изобилию, они являются пищей богов. Иначе говоря, Исайя успокаивает царей этим своим предсказанием: Не прошел и год, даже задолго до этого, Иудея, о которой так переживал Ахаз, была с божьей помощью освобождена от захватчиков и настало благосостояние, которого не знали с того судьбоносного дня, когда было потеряно владычество над всеми племенами Израиля. Предсказание изобилия — это фактически было торжественное пророчество особого рода, которое говорило о снятии осады.
В середине второго столетия неизвестный христианский художник в подземной гробнице кладбища Присциллы нарисовал сцену, на которой пророк указывает на Божью Матерь, которая держит на руках своего Сына чуда и благодати. С этой сцены начинается целая известная последовательность изображений Благовещения и непорочного зачатия в христианском искусстве.
Девственность ante partum была закреплена в догматическом наследии христианской церкви. Второй этап в развитии мариоло-гической догматики — это признание virginitas in partu. Согласно этому учению не только зачатие Иисуса в непорочном лоне Марии произошло в результате сверхъестественного деяния Святого Духа, который оставил нетронутым девство матери, но и рождение Иисуса оставило девственность матери ненарушенной. Факты в евангельских свидетельствах касательно этого второго этапа стали предпосылкой непримиримого конфликта. Лука (II, 23) указывает в рассказе о представлении ребенка в храме через сорок дней после его рождения на Моисеев
Первые христианские литературные свидетельства веры в девственное рождение или virginitas in partu (непорочное зачатие) мы находим в так называемых псалмах Соломона, а также в апокрифах под названиями «Вознесение Исайи» и «Протоевангелие от Иакова». Псалмы Соломона являются гностическим, вероятно валентинским документом, в котором поэт, ликуя, воспевает свое возрождение в духе Христа и восхваляет Христа как Спасителя. Псалм XIX содержит следующий обращающий на себя внимание стих: «Мария родила без боли сына и, чтобы с ней ничего не случилось, она не просила позвать себе на помощь повивальную бабку». Но в данном случае речь идет только о смелом и неопределенном поэтическом предположении. Гораздо более богатым подробностями является свидетельство, которое имеется в «Вознесении Исайи», гностическом апокрифе, основная часть которого происходит из середины второго столетия. Исайя рассказывает, что он видел во время вознесения на небо. В одном месте (XI, 2-14) он говорит о Марии, что она происходит из рода Давида; она была помолвлена с ремесленником из Вифлеема по имени Иосиф; вскоре после помолвки оказалось, что она беременна «от Святого Духа». Иосиф хочет отказаться от нее, но в этом мире появился Ангел Духа и Иосиф не отослал ее, он оставил ее у себя, но никому ничего не сказал. И он не приближался к Марии и охранял ее как святую деву, хотя она носила ребенка в чреве своем. И на протяжении двух месяцев он не возлежал с ней. И через два месяца, которые состояли только из дней, Иосиф был дома вместе с Марией, его невестой, и они были одни. И случилось так, что они были одни и Мария своими глазами увидела маленького ребенка и испугалась. И когда она испугалась, ее лоно стало как прежде, до того как она зачала. И когда ее жених Иосиф спросил у нее: «Что тебя испугало?», у него открылись глаза и он увидел ребенка, тогда он восхвалил Господа, потому что Господь пришел в его дом. И голос сказал им: не говорите никому о том, что вы видели. И прошел по Вифлеему слух о ребенке. Некоторые говорили: девственница родила прежде чем прошло два месяца после свадьбы. И многие говорили: Она не родила, повивальная бабка не приходила в ее дом, мы не слышали криков боли. И все как бы были поражены слепотой по поводу ребенка, все знали о нем, но никто не знал, откуда он появился».
Но самым обширным свидетельством, которое дает нам большинство подробностей о девстве Марии при рождении Иисуса, является «Протоевангелие от Иакова»: можно сказать, что все историческое мариинское предание берет начало из этого апокрифа; этот источник также является сборным, его окончательная редакция появилась не раньше пятого столетия. Рассказ о рождении Иисуса приведен в главах от XVII по XX, в которых имеется место (XVIII, 2, XIX, 1), где Иосиф начинает рассказывать об этом от первого лица. Эта часть, вероятно, является самой ранней во всем этом произведении, отличающемся несомненными гностическими чертами. Вот это место: Иосиф рассказывает, что Мария по дороге в Вифлеем, куда они отправились согласно эдикту цезаря Августа, стала печальна, и подумал, что «находящийся в ней плод печалит ее». И нашел он пещеру, и привел ее, и оставил с ней сыновей своих, и пошел искать повивальную бабку в округе Вифлеема. Затем он продолжает: «И увидел я женщину, спускающуюся с горы, которая сказала мне: человек, куда ты идешь? Я отвечал: ищу повивальную бабку. В ответ она спросила меня: ты из Израиля? И я сказал ей: Да. Она же сказала: А кто такая, кто рожает в пещере? Я отвечал: Она обручена со мной. И она сказала: Она не жена тебе? Тогда ответил я: Это Мария, которая выросла в храме Господнем, и я по жребию получил ее в жены, но она не жена мне, а зачала от Духа святого. И сказала ему бабка: Правда ли это? И ответил Иосиф: пойди и посмотри. И бабка повивальная пошла вместе с ним. И встали они у пещеры, и облако сияющее появилось в пещере. И сказала бабка: душа моя возвеличена, глаза мои увидели чудо, ибо родилось спасение Израилю. И облако тогда отодвинулось от пещеры, и в пещере засиял такой свет, что они не могли вынести его, а немного времени спустя свет исчез и явился младенец, вышел и взял грудь матери своей Марии. И воскликнула бабка, говоря: Велик для меня день этот, ибо я узрела явление небывалое. И вышла она из пещеры, и встретила Саломею, и сказала ей: Саломея, Саломея, я хочу рассказать тебе о явлении чудном: родила дева и сохранила девство свое. И сказала Саломея: Жив Господь Бог мой, пока не протяну пальца своего и не проверю девства ее, не поверю, что дева родила. И бабка вошла внутрь и обратилась к Марии: Готовься, потому что возник великий вопрос по поводу тебя. И только протянула Саломея палец, как вскрикнула и сказала: Горе моему неверию, ибо я осмелилась искушать Бога. И вот моя рука отнимается как в огне. И пала на колени перед Господом, говоря: Господь Бог отцов моих, вспомни, что я из семени Авраама, Исаака и Иакова, не осрами меня перед сынами Израиля, но окажи мне милость ради бедных: ибо Ты знаешь, что я служила Тебе во имя Твое и от Тебя хотела принять воздаяние. И тогда предстал перед нею ангел Господень, и сказал ей: Саломея, Саломея, Господь внял тебе, поднеси руку свою к младенцу и подержи его, и наступит для тебя спасение и радость. И подошла Саломея, и взяла младенца на руки, сказав: поклонюсь ему, ибо родился великий царь Израиля. И сразу же исцелилась Саломея и вышла из пещеры спасенною».
Можно подумать, что в этом благочестивом романе об образе Марии, зачатии Иисуса и его чудесном выходе из лона матери просто отразилось все время улучшающееся сказительное искусство христиан, а также, что это искусство, так сказать, персонифицировалось в одаренных фантазией писателях и мистических поэтах, которые хотели придать важнейшим событиям жизни Христа отблеск высшего света, легенды и романтики. Но соответствующее исследование христологии, которое занимает все больше места в литературных произведениях самых известных церковных писателей и становится все более богатым, учит нас тому, что продолжение развития мари-ологии во втором христианском столетии не только находится под влиянием преисполненных фантазии произведений верующих, но и в гораздо большей степени берет свое начало в доктринальной и педагогически - практической озабоченности.
Если исходить из этого наблюдения, мы легко можем установить, что мариология в определенной степени образует точку пересечения доктринальных христианских течений второго столетия; и соответствующие высказывания разных христианских авторов зависят от их точки зрения на целостность христианских подходов к вере, на их сосредоточение, можно сказать, на антропологию и эсхатологию.
Так, мы видим, что как Ириней, так и Тертуллиан, оба явные противники гностицизма и верные сторонники реалистической эсхатологии Тысячелетнего Царства, настаивают на естественном и вполне человеческом характере появления Христа в мире. Но с другой стороны поучительно и важно наблюдать, как церковные писатели постепенно принимают веру в девство Марии in partu (непорочное зачатие) и в определенной степени канонизируют его. Это Климент Александрийский, Иларий Пиктавийский и Зенон Веронский. Если учесть период времени, когда жил и учил каждый из этих трех писателей, и если представить себе полемические цели, которые они ставили перед собой в соответствующей исторической атмосфере, мы можем однозначно понять доктринальную озабоченность, которая была устранена с помощью веры в девство Марии in partu.