Архипелаг
Шрифт:
— Cono de tu madre! — с ненавистью хрипит он, со звериной грацией перепрыгивает через поручни и падает в свою пирогу.
Сюзи рычит, лает, а Гэвин сверху следит, как бадджон возится с зажиганием, в конце концов одной рукой заводит мотор и уносится в сторону следующего залива. По его виду совершенно ясно, что ему нисколько не страшно и не стыдно — он один из тех гребаных пиратов, о которых ходит столько страшных историй.
Оушен все это время терпеливо сидела в шлюпке — все слышала, хотя и не видела сражения. Потирая кулак, Гэвин наклоняется к дочке и замирает, натолкнувшись на ее взгляд — растерянный,
Он обнимает девочку, вдыхает запах ее волос, шепчет на ухо:
— Ничего, русалочка, ничего… Просто этот человек случайно забрел не на ту яхту.
Глава 5
И РЫБЫ УМЕЮТ ЛЕТАТЬ
Море спокойное, но в голове у Гэвина мысли гудят и роятся, как пчелы, их не удержать. Все время приходит на ум тот поющий коммунист, сеньор Чавес. Диктатор Чавес занимает его мысли с самого утра. И все эти люди в телевизоре, их дома, погребенные в бурой холодной трясине. По всей Венесуэле идут дожди. А как Чавес успокаивал жителей — так отец мог бы успокаивать своих детишек… Образ отца-руководителя страны вообще популярен в Карибском регионе. Так он хороший человек или нет, этот Уго Чавес? На вид не определишь, как не определишь характер Сонни из «Чудо-тура».
Чавес родился в бедной семье, сам себя образовал, выучился на идеях ультралевой революционной политики, ненавидит Джорджа Буша-младшего. Чавес открыто выступает против республиканской Америки, обличает все, что связано с капитализмом. Кстати, он сумел организовать в Венесуэле систему рабочих кооперативов, сделал медицину бесплатной для всех. Однажды, когда корреспондент сунул Чавесу в лицо микрофон, тот спросил, на кого он работает. «На “Фокс-ньюз”», — ответил корреспондент. «А, на этих идиотов из “Фокс”!» — рассмеялся ему в лицо Чавес. В то время и Гэвину это показалось смешным. Чавес мог переговорить кого угодно — даже знаменитого Стивена Сакура, ведущего жесткой программы «ХАРДток» на Би-би-си — в основном потому, что прекрасно знал политическую историю как Северной, так и Южной Америки.
Вот сейчас в Венесуэле тридцать один человек погибли, и Чавес примчался утешать их родственников, друзей… А когда год назад в Тринидаде наводнение разрушило его дом, вместе с ним пострадали тысячи других, но об этом не передавали в новостях на Би-би-си — Северу глубоко плевать на страдания жителей Юга. А вот Чавесу не наплевать — он всю жизнь положил, чтобы поднять благосостояние граждан Венесуэлы, но при этом не терпит оппозиции, заставляет умолкнуть критические голоса. Ну и за кого болеть, кем восхищаться? Кто прав, а кто нет? Кто хороший, кто плохой — никогда не поймешь, да и важно ли это?
Рука пульсирует от боли — костяшки распухли, стали багрово-синими, все в кровоточащих ссадинах. Гэвин замотал руку бинтом, надел сверху перчатку. Не стоит Оушен на это смотреть — да и отмывать от крови собаку на ее глазах не стоило, а что поделаешь? Впрочем, девочка не задала ни одного вопроса, только прижала к себе пушистого синего Гровера, завернулась в спальник и сразу же заснула.
Стемнело, и он снова заволновался — а вдруг на борт пожалует еще один незваный гость? Наверное, стоит сняться с якоря прямо сейчас… К горлу подступает паника, как тогда, в Тринидаде. Ха, а классно он взял да и ушел от всех — как просто оказалось исчезнуть, раствориться в пространстве океана. Исчезнуть… Но ведь она исчезла первой, его жена. Да, он знает, побег — проявление трусости и эгоизма, но иногда, чтобы выжить,
* * *
Ночь на вахте. На ужин — пригоршня турецкого гороха в карамели, несколько чашек черного кофе, чтобы не дать себе заснуть. Но глаза все равно слипаются, огромное море давит на них мягкой черной массой. Как приятно было бы заснуть на пуховой перине песчаного дна, окунуться в любовные объятия. «Прыгай же, милый мой! — шепчет волна. — И ты наконец-то обретешь покой. Прыгай, освободись от земной оболочки, возляг со мной». Как он любил море в юности, любил как первую женщину. Из-за него он так долго и не женился. Зачем нужна женская любовь, когда у него есть эта бескрайняя сине-зеленая даль?
И море любило его, далеко не отпускало, предлагая все, чего душа пожелает, — приключения, сюрпризы, подарки. Его тело и сейчас покрыто множеством мелких шрамов — сувениры любовных утех юности. Вот здесь сиреневая физалия обвилась ядовитым щупальцем вокруг ноги, а этот шрам подарила королевская макрель, проткнув руку острым плавником. На груди — целая россыпь рубцов от поцелуя огненного коралла, а кривой большой палец — память об острых зубах гигантского тарпона.
Изгибы волн становятся все изысканней, море тихонько стонет в любовном наслаждении. Да, так просто было бы закрыть глаза и рухнуть в глубину, забыться вечным сном… Господи, как же хочется спать, но сейчас нельзя! Яхта — их единственное надежное убежище, материнская утроба, где спят его ребенок и собака, окруженные околоплодными водами. Здесь они в безопасности, отчего же сердце все равно трепещет от волнения и страха? В этой черной воде их подстерегает столько ужасных созданий, да и ветер может в любой момент перемениться и, как коршун, налететь на их кораблик.
Интересно, что все-таки случилось с прежним владельцем «Романи»? Неужели он тоже наслушался морских колыбельных? Или яхта качнулась, или он просто перевалился за борт в зовущую глубину, ведь море все поглотит, все заберет, что ему ни предложи. Значит, он умер в объятиях возлюбленной своей, счастливым, так? Или, как и Гэвину, ему было от чего бежать? Может, он специально купил «Романи», чтобы именно здесь, на Карибах, свести счеты с жизнью? Точно, наверняка так и было, он потерял себя, запутался. «Я ухожу… это благодать…» Как ушел Дональд Кроухёрст[3], — люди до сих пор гадают о его судьбе… Поскользнулся? Заснул? Прыгнул за борт по доброй воле? Где он, призрак погибшего шкипера, может быть, так и стоит на носу по левому борту?
* * *
Утром над морем встает ослепительно-желтое солнце, жжет им спины, парит над горизонтом как огромный глаз. Просыпается Оушен, приходит и садится рядом с ним в кокпите, смотрит на солнце через свои зеркальные очки.
— Ты как? — спрашивает он.
Она задумчиво кивает, видно, долго о чем-то размышляла. Не о пирате ли?
— Тот человек, — говорит она наконец.
— Да?
— Он ведь нам не товарищ?
— О нет!
— А кто он, папа?
— Пират.
— Как капитан Ахав?
— Нет, Ахав охотился на китов, а этот ворует чужие вещи.
— У этого плохого человека тоже не было ноги?
— У него не было одного глаза.
Оушен морщит носик, закрывает один глаз.
— А правда, что пираты иногда берут с собой попугаев?
— Да, или обезьянок.
Она смеется.
— Пираты никогда не будут нам друзьями, — говорит он.
Оушен кивает.
— А Сюзи нас защитит, да?
— Точно.