Архив шевалье
Шрифт:
– Вы, Гриша, – говорил Чернозубов, – конечно, великий экономист. Мы вас за это уважаем…Только зачем ты, поганец, людям голову морочишь? Какие пятьсот дней?! Здесь за пятьсот лет кругом не выберешься! Пули делают полет! Массовое возбуждение масс! Развели базар вместо рынка!
– Виктор Семенович! Слово скажите! – загудели вокруг. – Слово хотим услышать, пока Борис Нодарьевич не вышел.
Чернозубов удивленно огляделся, не очень понимая, почему он должен держать речь перед этой публикой. Потом боднул головой воздух и веско произнес:
– Не надо этого! Если у вас руки чешутся, то засуньте их в другое место. Ишь ты! Слово им подавай! Вы все еще
…Через несколько дней, по заявлению отца – Евгения Ивановича Скорочкина, его сын – Геннадий Евгеньевич Скорочкин, 1969 года рождения, был объявлен во всесоюзный розыск, потом признан пропавшим без вести, а в 1992 году в соответствии с действующим законодательством объявлен умершим…
Сержант Дмитрий Грибулин был награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза (посмертно) как первый среди военнослужащих, погибших в тот день на улицах Москвы.
Бомжа, зарезавшего Грибулина, похоронили с почестями на Новодевичьем кладбище, на центральной аллее, написав на могильном камне: «Неизвестному защитнику демократии».
«Дул сильный ветер в Таганроге, обычный в пору ноября…» [29]
Беляев пропал… Не в том смысле, когда говорят «пропал от любви» или – про спившегося человека – «совсем пропал», а в смысле исчез. Совсем!
После кровавых событий в Москве он несколько дней не появлялся на работе и почти никого не принимал. Приезжал в Кремль к одиннадцати, подписывал бумаги и уже через час вызывал машину и отправлялся в свою загородную резиденцию.
В конце ноября он неожиданно задумал съездить в Таганрог. В его графике эта поездка не значилась, и поэтому служба протокола впала в панику, так как любая поездка первого лица готовилась не один месяц. Здесь не было мелочей. Даже кефир на завтрак везли с собой только тот, который нравился начальнику страны. Да и вообще все продукты подвергались тщательному контролю и в специальных контейнерах отправлялись в поездку вместе с генсеком.
29
Первая строка поэмы Давида Самойлова «Струфиан. Недостоверная повесть».
Передовой отряд выезжал в точку предполагаемого визита за пару недель. Изучался маршрут перемещения от аэропорта и далее. Не было забора, который передовая группа не осмотрела бы со всех сторон на предмет его эстетической пригодности. И если забор кастинг не проходил, ставили новый или делали косметический ремонт старого.
Не было канализационного люка, оставленного службой безопасности без присмотра, – для верности их просто заваривали на время визита.
Крыши, чердачные окна, башенные краны – все бралось под особый контроль спецслужб.
Неблагонадежные граждане, проживающие в домах, расположенных по маршруту движения, безжалостно выселялись. Кого-то закрывали
30
Лечебно-трудовой профилакторий – закрытое учреждение, в котором при советской власти подвергали принудительному лечению от алкоголизма.
Желание генсека назавтра выехать в Таганрог было сродни указанию за день организовать полет на Луну. Но тот был непреклонен: ему взбрело в голову вспомнить спортивную молодость и пройти на яхте по Азовскому морю.
– Борис Нодарьевич! Ну какое море? – наседал на Беляева Скорочкин, который после бесследного исчезновения сына заметно похудел, отчего сразу сделался старше лет на десять. – У вас как раз встреча с генеральным секретарем НАТО, потом надо с американцами проблему сахалинского шельфа обсудить. Все в графике стоит. Кроме того, вы обещали на этой неделе принять Мусина – там, в Татарии, «зеленые» голову поднимают…
– Экологи, что ли? – мрачно спросил Беляев.
– Если бы экологи! Националисты!
– Не надо Мусина. Не люблю я его… Готовьте Таганрог, в море хочу! Свежего ветра… Душно здесь с вами…
Беляев в последние дни был особенно мрачен и необычайно тих. Что-то внутри у него сломалось, и теперь весь внутренний механизм функционировал со скрипом и перебоями. Может быть, еще и потому, что он резко бросил пить…
Но главная причина крылась в другом: в стране настали суровые времена. Кровавая бойня на «Краснопресненской» не только не успокоила народ, но, напротив, вызвала череду забастовок и акций протеста. Недовольство людей выплеснулось на улицы. И выплеснулось так, как это может быть только в одной стране мира – в России.
Наверняка всякий современный человек, родившийся в эпоху телевидения, хотя бы раз видел, какими бывают уличные волнения масс, так сказать, «у них», то есть за рубежом. Нет, вовсе не бескровными и совсем не безобидными! Но все-таки другими…
Вот разбушевавшиеся южнокорейские студенты яростно бросают в полицейских бутылки с зажигательной смесью, а те ведут по толпе огонь – сначала резиновыми пулями, а потом и боевыми. Есть убитые и раненые… Потом выясняется, что студенты бунтовали совсем не беспричинно, и очередного президента-коррупционера сажают в тюрьму на многие годы…
А вот палестинские мальчишки ведут уличные бои с израильским спецназом. Камни в одну сторону – пули в обратную. Есть жертвы… Потом в дело вступают настоящие боевики и регулярные части. Начинаются бомбежки и ракетные обстрелы. Война…
И уж совсем странно видеть, как где-нибудь на улицах Мюнхена стройными рядами идут добропорядочные немцы, числом человек пятьсот, протестующие против строительства атомных электростанций. Кругом полиция, которая охраняет демонстрантов. Начало – ровно в двенадцать дня. В тринадцать на месте разрешенной демонстрации нет ни единой митингующей души, ни одной оброненной бумажки и брошенного флага. Все тихо и мирно. Но власти всерьез обеспокоены недовольством народных масс…