Архив шевалье

Теплый Максим Викторович

Он шагнул в купе, и в этот момент послышался странный звук: «п-ц-ц-пах», – будто бы стакан лопнул от неловко налитого кипятка. Гигант охнул и присел, с удивлением разглядывая свою ладонь, из которой торчала металлическая арбалетная стрела.

Между тем профессор ловко загнал в арбалет вторую стрелу, перекинул рычаг, натягивающий тетиву, и буднично, так, будто ему сто раз на дню приходилось стрелять в человека, сказал, обращаясь к Мессеру:

– Следующая стрела пробьет ему колено… Третья – ваша!

На лице старца не дрогнул ни один мускул.

– Неужели

и в меня выстрелите? – почти с восхищением спросил он.

– Обязательно! – огрызнулся Якобсен. – А ну – выходите из купе!!!

Он сделал шаг назад, освобождая проход, и показал своим оружием направление, куда приглашал Мессера и Луку.

Между тем Лука оправился от болевого шока. Не меняясь в лице, он одним рывком вытащил стрелу из ладони. Кровь брызнула во все стороны, но он, казалось, не обращал на это никакого внимания и, зажав рану рукавом плаща, вопросительно смотрел на Мессера. Впечатление было такое, что, если тот шевельнет бровью, Лука кинется на Якобсена и никакая стрела его уже не остановит.

В этот момент поезд стал заметно замедлять ход.

– Да что же это такое?! – раздался взволнованный голос проводника. Гаврилыч уже успел привести себя в порядок и, несмотря на помятое лицо, был полон решимости выполнить свои служебные обязанности. – Господа-товарищи! Немедленно вернитесь на свои места! У меня только два пассажира в вагоне! Всех остальных прошу выйти!

Мессер наконец поднялся и решительно двинулся прямо на профессора. Тот попятился, направляя арбалет Мессеру в живот, но что-то в его лице говорило, что выстрелить он все же не решится.

– Ладно! – примирительно произнес Мессер. – Не надо крови. Коли архив вам так дорог, забирайте. Этим бумажкам красная цена – три рубля в базарный день! – блеснул он знанием классических русских выражений. – А вы, профессор, беднягу Луку из-за них покалечили… Пошли…

Якобсен, еще не очень веря в победу, заметался, не зная, то ли сопровождать к выходу своих противников, то ли хватать папку. Наконец он принял решение и крикнул:

– Мистер Каленин! Бумаги оставляю вам! Сделайте так, чтобы они попали куда следует, как мы договорились. И скажите, что это от профессора Якобсена. Это я спас архив для истории… Пусть не забудут! Рот фронт!!!

Напоследок профессор вскинул вверх свой костистый, крепко сжатый кулак и выпрыгнул вслед за Мессером и Лукой на перрон…

Через несколько минут в вагоне появились немецкие пограничники, которые проверили документы Каленина, а потом принялись будить Куприна, обещая ссадить его с поезда, если он не придет в себя. И только появление на свет дипломатического паспорта, который Каленин извлек из кармана спящего куратора, частично сгладило проблему. Пограничники пригласили Каленина в купе проводника и прочли ему лекцию о правилах хорошего тона при пересечении границы. Они не без злорадства заметили, что пьяного русского, защищенного дипломатической неприкосновенностью, конечно же, из Германии выпустят. Но вот примут ли его в таком виде поляки – это большой вопрос.

До появления польских пограничников и таможенной службы Каленин

успел вылить на голову Куприна пару бутылок воды. Он яростно тер ему уши, а тот в ответ охотно мычал, но не просыпался. Наконец он открыл мутные глаза и возмущенно пробормотал:

– Ну хватит уже… Больно… Что за ерунда?! Зачем вы водой?… Где мы?…

…Польские таможенники проявили вызывающую настойчивость в проверке багажа Каленина, тщательно осмотрев все сумки и чемоданы. Но особое внимание они уделили видавшему виды чемодану Куприна.

– Надолго в Москву? – на хорошем русском спросил один из них.

Куприн в ответ вяло развел непослушные руки – мол, в чем, собственно, дело.

– Чемодан практически пустой, – пояснил свое любопытство поляк. – Первый раз вижу, чтобы через границу везли тапочки, старые газеты и пустой футляр от электробритвы. А это чье? – поинтересовался он, показывая на папку с рисунками.

– Это мое! – поспешил ответить Каленин, с удивлением поглядывая на раскрытый чемодан Куприна, который действительно выглядел странно – будто его хозяин схватил первые попавшиеся вещи, швырнул их в чемодан и рванул на вокзал. – Я коллекционер. Купил у одного немца.

Офицер брезгливо щелкнул по физиономии Мессера и удивленно взглянул на Каленина:

– Эсэсовец? Странное у вас хобби… До видзения… – Он холодно козырнул и нарочито резко захлопнул за собой дверь купе…

Архив по-прежнему лежал на столе. Рисунок Мессера сверху, а остальное – в пухлой папке. Куприн, который медленно приходил в себя, краснея, произнес:

– Не пойму, как так получилось… Меня отравили, да?… Это был тот самый Мессер, о котором вы рассказывали?… Кошмар!.. Надеюсь, этот прискорбный эпизод останется между нами, Беркас Сергеевич?

Каленин, не поднимая головы, кивнул. Ему трудно было смотреть в виноватые глаза своего куратора, который явно переживал не самые лучшие минуты в своей жизни.

– Спасибо, – смущаясь еще больше, проговорил Куприн. Он энергично потер затылок, потом виски, а затем закрыл на секунду лицо руками и резким движением как бы смахнул с себя наваждение. – Ну, все! Забыли! Забыли, как страшный сон! Знаете что, давайте-ка от греха подальше спрячем эти бумаги. А то завтра днем наши таможенники начнут в них ковыряться. Вон поляки, в каждую щель заглянули. Гаврилыч! – крикнул Куприн. – Мы до конца еще не представляем, какую политическую бомбу везем в Союз! – подмигнул он Каленину. – Гаврилыч! – обратился он к появившемуся проводнику. – Наша таможня твой багаж досматривает?

– Да какой там багаж?! – мрачно отозвался проводник, имевший по-прежнему весьма жалкий вид. – Они мою дорожную сумку два раза в неделю видят. Спросят, ничего, мол, лишнего не везешь? И дальше идут…

– Знаешь что, давай-ка мы тебе кое-что отдадим. На сохранение, так сказать. Вот эту папку…

– А что в ней?

– Да бумаги всякие… Ничего противозаконного… Просто не хотим, чтобы в них рылись, вопросы лишние задавали…

– Давайте тогда их без папки положим, а в газету, что ли, завернем. Никто разворачивать не станет…