Архив
Шрифт:
Я бросаюсь вперед, в атаку, но у него лучше реакция. Я едва успеваю коснуться его, а он хватает меня за горло и прижимает к двери. Я не могу дышать. Перед глазами все расплывается, я ногтями впиваюсь в его ладонь. Он даже не морщится.
— Бог свидетель, я не хотел этого делать.
Свободной рукой он срывает с моего запястья шнурок. Мой ключ. Он вставляет ключ в скважину двери, к которой прижал меня.
Оуэн поворачивает ключ. Раздается звонкий щелчок, и нас обоих заливает белоснежным светом. Он прижимает меня к себе, щекой касаясь моей щеки, и шепчет:
— Ты
Я открываю рот, но не могу издать ни звука.
— Я тоже, — говорит он, швыряет меня внутрь и захлопывает дверь.
Глава двадцать девятая
Я чувствую все еще за неделю до того, как ты умрешь.
Я вижу, что прощание застыло в твоих глазах. Слишком долгие, задумчивые взгляды, словно, разглядывая мир, ты пытаешься сохранить воспоминания, в которых будешь жить.
Но это невозможно. И эти взгляды пугают меня все больше.
Я не готова. Не готова. Не готова.
— Я не смогу без тебя, дедушка.
— Сможешь. У тебя нет другого выбора.
— А что, если я все испорчу?
— Ты обязательно когда-нибудь это сделаешь. Мы заблуждаемся, ломаем вещи, совершаем ошибки. Что-то можно исправить, что-то нет. Это надо принять как данность. Но ты должна пообещать мне одну вещь.
— Какую?
— Оставаться живой как можно дольше, чтобы не лишиться возможности в очередной раз все испортить.
Когда дверь захлопывается, я не вижу ничего, кроме ослепительного белого сияния. Вокруг меня бесконечное сверкающее пространство: ни пола, ни потолка, ни стен. Только ослепительный белый свет. Я знаю, что должна сосредоточиться и найти дверь, выбраться и обезвредить Оуэна. И как шепчет мне рациональная часть подсознания, это вполне реально, раз уж я жива, дышу и могу подойти к стене.
Я делаю шаг, и белизну вокруг сменяют цвета и шум жизни.
Моей жизни.
Мама с папой на крыльце нашего первого дома, она сидит у него на коленях, а у него в руках книга. Новый дом, выкрашенный голубой краской, беременная мама, с трудом проходящая в дверь, Бен, взбирающийся по ступеням, словно это скалистые уступы, рисующий где угодно, кроме своего альбома, превращающий нишу под кроватью в «дом на дереве», потому что он боится высоты и ему страшно лезть в настоящий, Линдси, с трудом помещающаяся под кроватью вместе с ним, Линдси смотрит на звезды на крыше, дед в загородном доме учит меня вскрывать замки, блокировать удары и читать воспоминания, скамьи в коридоре больницы, натянутые улыбки, драки, много крови, боль, переезд, коробки повсюду, Уэсли и Оуэн…
Все это изливается из меня на белую поверхность, забирая что-то с собой, важное, как кровь или кислород,
И тут картинки начинают отступать, белизна пожирает их одну за другой, словно гасит экраны с событиями моей жизни. Я стою, покачиваясь на неверных ногах. Белизна заполняет все, а у меня подгибаются колени. Картинки продолжают исчезать одна за другой, мое сердце рвется из груди.
Нет.
Света и воздуха становится все меньше.
Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на том, что, судя по ощущениям и гравитации, я стою на полу. Сосредотачиваюсь на том, что мне нужно идти. Я слышу голоса. Я узнаю маму, которая чирикает про свою кофейню, папу, предполагающего, что это будет приятное приключение, Уэсли, говорящего, что он никуда не уйдет, Бена, просящего меня подойти и взглянуть, и Оуэна, шепчущего, что все кончено.
Оуэн. Злость придает мне сил, хотя голоса слабеют. Держа глаза закрытыми, я умоляю свое тело подняться. Оно не слушается, и я ползу к стене, которая, как я уверена, существует где-то впереди. Становится слишком тихо, и я начинаю совсем медленно соображать, но продолжаю упрямо ползти вперед на локтях и коленях. Боль в запястье напоминает мне, что я все еще жива. И тут мои пальцы упираются в основание стены.
Сердце снова подскакивает и начинает бешено стучать.
Кожа немеет, ее будто покалывают тысячи ледяных иголок. Я подтягиваю ноги и достаю из кармана ключ деда. Опираясь о стену, встаю, стараясь не упасть, хотя меня шатает из стороны в сторону, и вожу руками по стене, пока не нащупываю невидимый дверной косяк.
Все воспоминания угасли за исключением одного, связанного с дедом.
Я не могу разобрать слов и даже не могу сказать, открыты мои глаза или закрыты, и это пугает, поэтому я сосредотачиваюсь на дедушкином певучем луизианском акценте, и вожу руками туда-сюда, ища скважину. Вот и она.
Я вставляю ключ в замок и резко поворачиваю налево. Голос деда замолкает. Все становится черным. Замок щелкает, и дверь открывается. Я вываливаюсь наружу, задыхаясь от нехватки воздуха, дрожа всем телом.
Я снова в Коридорах. Ключи Отряда не должны приводить сюда, но я не уверена, использовали ли их вообще когда-либо в комнате Возврата. Я с трудом стою на ногах, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Здорово, что у меня еще есть пульс. На полу валяется скомканный клочок бумаги. Мой лист. Я поднимаю его, ожидая увидеть имена, но на нем лишь короткая записка.
Выбирайся из Коридоров и больше туда не возвращайся.
Уже слишком поздно. Р.
Я оглядываюсь.
Коридоры пусты, в них воцарилась подозрительная тишина. Обогнув поворот, я вижу, что все двери раскрыты. Пространство за ними скрывается в тени, но я слышу крики в вестибюле и кофейне — приказы, холодные, четкие, отдаваемые членами Архива. Это не мирные жители и не Истории. Только на третьем этаже очень тихо. Что-то во мне переворачивается, в голове раздается шепот нет, нет, нет,и, закрыв две другие двери, я выхожу в холл.