Архонт Варанги
Шрифт:
— Ты был при дворце моего деда? — жадно спросил юноша, — и видел его? И отца?
— И твоего деда, — кивнул Свенельд, — и отца. И твою мать тоже, — не удержался он, напоследок. От этих слов Василий зарделся, глаза его вспыхнули, словно осенившись внезапной догадкой. Казалось, с его губ вот-вот сорвется еще один вопрос, но тут же цесаревич вновь напустил на себя маску надменной отстраненности, выглядевшей в его возрасте несколько комично.
– Я тоже буду великим воином, — сказал он, — когда взойду на трон. Куда более великим, чем
Князь Святослав шел меж развалин мертвого города, в сопровождении десятка дружинников и едва поспевавшего за русами Ханании Мар-Камбара. Вокруг них вздымались холмы, в которых только очень внимательный взгляд мог различить руины некогда роскошных дворцов и храмы забытых богов, статуи свирепых драконов и львов, грифонов и быков с человеческими головами. Под ногами хрустели осколки черепков и кости, множество человеческих костей, обильно усеявших улицы забытого города.
– Кем были эти люди? — спросил Святослав, ненадолго останавливаясь, чтобы дождаться запыхавшегося айсора.
— Веками сюда гнали пленников со всего Востока, — пояснил Мар-Камбар, — и множество из них мои предки казнили в назидание остальным. Во всех захваченных городах цари Ассирии сдирали с мятежников кожу, выстраивали пирамиды из голов, разрезали на куски и бросали в рвы, отдав на съедение псам, диким зверям, хищным птицам. И потому не знали устали мечи мидян и скифов, когда они ворвались, наконец, в Ниневию, истребляя всех ее жителей. Кости, что ты видишь — немые свидетели той бойни.
— Похоже и вправду славное было время, — почти равнодушно обронил Святослав: его, видевшего как враги казнили его воинов и самому устраивавшего немыслимо кровавые расправы, рассказы о жестокостях древних волновали куда меньше, чем мог себе представить старейшина малого народа, давно утратившего былую славу.
— Может вы и были великим народом, что построил этот город, — продолжал князь, обводя рукой руины, — но где сейчас вся ваша сила и слава? Она ушла вместе с вашими Богами — как ушла и слава ромеев, что некогда владели землями, о которых и помыслить не может Иоанн Цимисхий. Как ушла слава болгар, что некогда подступали к самому Царьграду, а ныне стали дрессированными собачками под рукой басилевса. Боги не прощают отступников — и этот город один из множества свидетельств тому.
— В Ниневии почитали своих Богов, когда она пала, — возразил айсор.
— Если бы вы чтили Их и сейчас, Они бы дали вам сил, чтобы возродиться вновь, — убежденно сказал Святослав, — кесарь Никифор взял Преславу, истребив ее защитников, вырезая всю землю болгарскую, вплоть до грудных детей — и все же хан Крум разбил его и пил вино из ромейского черепа. И я, сколько бы поражений не было на моем пути, никогда не отступлюсь от Богов, потому что знаю, что Они еще дадут мне победу.
Айсор не успел ему ответить: обогнув очередную гору мусора, русы вдруг оказались перед высоким холмом, поросшим сорняками. В очертаниях его угадывались следы огромного ступенчатого храма, вроде тех, что Святослав уже видел в Ниневии — разве
Хрип яростных коней, грохот мчащихся колесниц, огромные армии, сходящиеся на широкой равнине. Пирамиды из черепов, кровь, переполняющая две великие реки, крики слетающихся стервятников. И могучий муж, с окладистой черной бородой, в незнакомом, но очень богатом наряде, преклоняющий колени перед исполинской статуей...
— Ждите меня здесь, — сказал Святослав, едва внезапное видение растаяло перед его глазами. Приняв факел, спешно разожженный одним из дружинников, князь шагнул в зиявший чернотой вход. Стая летучих мышей вылетела из заброшенного храма, кружась над головами русов, пока Святослав спускался по выщербленным временем ступеням, хрустя обломками костей и распугивая разбегавшихся пауков и скорпионов. Вскоре князь оказался в большом зале: поднятый факел осветил знаки незнакомого письма, рисунки, повторявшие уже знакомые ему очертания крылатых быков и драконов, смутно угадывающуюся высокую статую у дальней стены.
— Что-то потерял воин?
Святослав резко обернулся на раздавшийся из-за спины негромкий голос — и замер пораженный. Перед ним стояла женщина — но таких женщин он не видел не только на Руси, но и в здешних краях и даже в Царьграде — а уж там каких только не сошлось народов. Женщина выглядела очень красивой, но красота эта была странной, трудноуловимой для глаз: будто взгляд скользил по этому совершенному лику не в силах зацепиться ни за один изъян. Иссиня- черные, слегка вьющиеся волосы ниспадали почти до тонкой талии, незнакомого покроя бахромчатое платье подчеркивало безупречно сложенное тело. Голову ее венчала странного вида тиара, на стройной шее красовалась цепь с золотым изображением восьмиконечной звезды, за спиной висел лук со стрелами.
— Кто ты такая? — сказал Святослав, с трудом удержавшись от того, чтобы положить руку на меч: постыдно для воина обнажить клинок против женщины, но эта обитательница храмовых подземелий явно не была простой крестьянкой. Та же, впрочем, никак не показала своей тревоги — только слегка улыбнулась полными губами.
— Я у себя дома, — сказала она, — я живу здесь давно, очень давно.
— Ты не совсем выглядишь старой, — сказал Святослав, — и мне говорили, что в этом городе уже давно никто не живет.
— Здесь живет память, — возразила странная женщина, — память о временах, когда этот город стоял во всей своей силе и славе.
— Я уже слышал об этом, — осторожно сказал Святослав, — говорят, что немногие огорчились, когда этот город, наконец, умер.
— Призраки прошлого не умирают, — покачала головой незнакомка, — и Боги, покинувшие эти места, могут вернуться в свои старые обиталища, когда их позовут вновь — пусть и под иными именами и под другим обличьем. Ты принес им жертвы, каких Боги не получали даже в те времена, когда этот храм полнился прихожанами и множество жрецов курили благовония, распевая древние гимны.