Архонт Варанги
Шрифт:
— Все говорят, что сорочины вина не пьют, — продолжал свей, — не знаю, что там их вера говорит, а такого отменного напитка я и у греков не пробовал.
Подтверждая это, он шумно отхлебнул из кубка. Святослав, сидевший рядом, усмехнулся, протягивая собственный кубок полногрудой рабыне из Персии. Владыка русов восседал в наряде из алой парчи, расшитой золотом, и высоких сапогах из крокодиловой кожи. Пальцы его украшали золотые перстни с сапфирами и изумрудами. Князь, также как и его воевода, разместились на широкой веранде в бывшем дворце эмира Абу Таглиба, откуда открывался великолепный вид на Тигр.
— Сорочины и вправду не пьют вина, — усмехнулся в усы Святослав, — так что мне пришлось упоить их кровью. Но это вино готовили не они, верно? — он бросил взгляд на сидевших у края веранды за одним столом армянских и айсорских вождей. Один из них, — высокий плотный айсор с курчавой бородой, одетый в разноцветный длиннополый наряд, — увидев, что князь смотрит на него, почтительно кивнул в ответ.
— Все так, доблестный князь, — на ломаном греческом произнес он, — мой народ, даже пребывая под гнетом агарян, все еще не разучился делать вино — и мы рады хотя бы в такой малости угодить могучим воинам с севера.
О том, что неожиданные союзники и вправду обрадовались русам стало ясно, когда айсоры и армяне вошли в Мосул: кичившиеся своим христианским милосердием перед «дикими язычниками», они так рвались рассчитаться с арабами за века войн и унижения, что поразили своими кровавыми расправами даже печенегов с уграми. И хотя христиане показушно крестились и бормотали молитвы при виде языческих обрядов, но волновало их исключительно поклонение языческим богам, а не жесткость жертвоприношений сама по себе. Загадочные же йазди, почитавшие своего бога-птицу не менее рьяно, чем русы, вели себя так, будто и вовсе не заметили язычества северных чужеземцев.
Впрочем, и среди айсоров, похоже, оно взволновало далеко не всех.
— Давно на этих берегах не лилось столько крови, — продолжал айсор, — с тех самых пор, как наши предки владели всеми этими землями и славили своих Богов.
— Ваши предки? — Святослав с интересом посмотрел на айсора, — как говоришь, тебя зовут?
— Ханания, мой князь, Ханания Мар-Камбар. Я старейшина нашего народа.
— Что ты говорил про своих предков, Ханания?
— У них была великая держава, — с гордостью сказал Ханания Мар-Камбар, — от Загроса до Средиземного моря и от нагорий Тавра до самого Нила.
— Это не ваш город стоял вон там? — Святослав кивнул на угадывавшиеся на другом берегу реки руины. Уже совсем стемнело, но взошедшая Луна озарила руины древнего города, придавая им загадочный и немного зловещий вид.
— Да, все так, — кивнул Мар-Камбар, — Ниневия, столица великих царей Ассирии.
Святослав молча уставился на залитые лунным светом руины. Было в них что-то завораживающее и странное чувство охватило Святослава: перед его взором вставали древние города с причудливыми строениями, окруженными роскошными садами; величественные обряды перед каменными статуями незнакомых богов, убранными в золото и серебро. И войны — многочисленные армии в бронзовых и железных доспехах, верхом на боевых колесницах, проносящихся по пустыне. И трупы, множество трупов — сваленных у реки, корчащиеся на кольях, возвышавшиеся у дороги пирамиды из человеческих голов, над которыми реют отяжелевшие от мертвечины стервятники.
Святослав помотал головой, возвращаясь в реальность.
— Я бы хотел посмотреть на эту вашу столицу, — сказал он, обращаясь к Ханании, — причем прямо сейчас. Ты проводишь меня туда?
— Как пожелает великий князь, — с удивлением посмотрел на него айсор, — правда, сейчас может быть нелегко найти лодочника, что перевез бы тебя через Тигр.
— Я найду, — усмехнулся князь, — эй Гарольд, Ратьмер, Славута! Соберите человек десять, кто пойдет со мной на тот берег. Князь желает осмотреть старый город.
Названные им дружинники послушно кивнули и разбрелись по дворцу в поисках воинов. Свенельд, удивленно смотревший на Святослава, хотел было что-то съязвить, когда к нему вдруг подошел цесаревич. Василий, также облачившийся в трофейные арабские одежды, — с пурпурным плащом поверх них, — держал в руке серебряную чашу с вином.
— Я видел, как ты держал стену щитов, — сказал он, — во всем нашем войске не нашлось бы воина, кто дрался бы так как ты или Святослав. Ни Варда Склир, ни даже Цимисхий не сравнились бы с вами на поле боя.
— Пустое, — деланно усмехнулся Свенельд, вновь пригубив из кубка, пряча совсем не свойственное ему стеснение, — это разве бой? Видел бы ты меня лет двадцать назад.
— Ты воюешь так давно? — с невольным восхищением воскликнул Василий.
— Я дерусь уже лет сорок, — рассмеялся Свенельд, — я был совсем мальчишкой, еще моложе тебя, когда покинул родную землю и с тех пор только и делаю, что сражаюсь. С данами, вендами, эстами, словенами, хазарами, печенегами, болгарами, греками...
— То есть с нами? — уточнил Василий, — а как тебе сейчас воюется в союзе с Цимисхием?
Свенельд пожал литыми плечами.
— Я едва спасся от греческого огня, когда князь Игорь вел лодьи на Царьград, — сказал он, — а потом сопровождал его жену, Ольгу, когда она навещала твоего деда, что звал себя Рожденным в Пурпуре. Потом я воевал против Фоки и Цимисхия в Болгарии — а теперь сражаюсь бок о бок с греками в этой сожженной Суртом земле. Война изменчива.