Архонт Варанги
Шрифт:
— Не поминай своих идолов, — поморщился Цимисхий, — а ты почему призналась?
— Потому что знаю, что таких как мы всегда делают крайними, — убежденно сказала девушка, — я может и рабыня, но не дура, как она, — она с презрением посмотрела на злобно смотревшую сирийку, — после твоей смерти нас казнили бы первыми.
— А ты и впрямь не глупа, — кивнул Цимисхий, — если это правда — награжу. Если же ты пытаешься оклеветать моего человека...ты умная, сама понимаешь. А пока, — он покосился на сжавшуюся в углу сириянку, — посмотрим, что она запоет в другом месте.
Василий Лакапин хорошо понимал,
— Уже сейчас допрошено более тридцати человек, — говорил басилевс, восседая на троне, — все, кто мог хоть что-то знать об этом подлом заговоре. Я уже знаю имена многих его участников — и очень скоро узнаю и остальные.
— Милостью Господа никто из них не уйдет от возмездия, — ответил Варда Склир. Он выглядел спокойно, хотя совсем не чувствовал себя таковым, с двух сторон окруженный десятком рослых гвардейцев, и чувствуя на себе испытующий взгляд императора. Однако он понимал, что его имени так пока никто и не назвал — иначе этот разговор бы происходил совсем в другом месте.
— Под медным быком на площади уже горит огонь, — кивнул Цимисхий, — и скоро ему будет чем насытить свое чрево. Однако я позвал тебя говорить не об этом.
— Все что будет угодно моему императору, — кивнул несколько ободрившийся Варда.
— Сфентослав взял Мосул, — сказал Цимисхий, — взял сам, без нашей помощи. Не знаю, сможет ли он следом взять Багдад, но так или иначе — мы уже не можем оставаться в стороне. Как-никак он все еще наместник Верхней Мисии, а значит все еще воюет от имени Империи. Не говоря уже о том, что вместе с ними сейчас воюет и наследник Василий.
— Его поражение будет означать и поражение империи, верно? — сказал Варда.
— Не обязательно, — пожал плечами Цимисхий, — если он и потерпит поражение где-нибудь под Багдадом, мы еще сможем перебить это какой-нибудь крупной победой над агарянами. И может ли быть более славная победа для христианского войска, чем возвращение Иерусалима в лоно империи. В скором времени я выступаю в новый поход — и надеюсь, что ты, вместе со своими воинами, поможешь мне свершить это великое деяние. Во времена, когда вокруг лишь измена, трусость и обман, простые вояки, такие как мы, должны держаться друг друга.
— Все по слову моего императора, — с облегчением вымолвил Варда, — во имя Господа нашего, Иерусалим будет освобожден от агарян.
Ночь Живы
— Моя бабка предлагала принять отцу греческую веру, но он тогда отшутился, что его вся дружина засмеет, если он откажется от наших Богов. Разве греки и болгары не стали слабее, отринув старую веру ради Распятого?
Княжич Ярополк сидел на скамейке в своей светлице, вопросительно уставившись на стоявшего перед ним немолодого худощавого человека с глубоко запавшими темными глазами, казавшимися почти черными на узком бледном лице. Неброское темное одеяние и скромный медный крест на груди казались особенно неказистыми рядом с роскошью княжеских нарядов и украшений. Однако собеседник Ярополка, словно и не замечая
— Даже самая чистая родниковая вода может показаться мутной, если пить ее из грязного сосуда, — на ломаном, но достаточно внятном русском отвечал гость Ярополка, — греки и вправду часто бывают трусливы и лживы, им нет веры ни в чем — и потому истинным воинам, каков твой отец, немудрено решить, что таковы и все христиане. Те, кто правят нынче градом равноапостольного Константина Великого недостойны славы Рима, которым они лживо величают себя. Есть лишь один истинный Рим, Град Святого Петра, один верховный первосвященник Вселенской Церкви, что благословил меня во служение и один только истинный император — король Оттон, второй его имени, славный сын великого отца. Он не лживый грек, но отважный воин, как и весь мой народ — и он же хочет видеть другой народ, столь же сильный и славный, приобщенным к истинной вере. Твой народ, король Ярополк!
— Я знаю, что немцы умелые вояки, — пробормотал Ярополк, — и твои люди уже не раз подтвердили это здесь. Но я слышал о них и иное — от тех купцов и воинов, что приходят в варяжскую дружину отца из земель бодричей и лютичей. Они рассказывали, как немцы разоряли их земли, сжигали святилища, вырезали целыми родами...
— Разве твой отец не стер с земли всю Хазарию, разве не казнил тысячи болгар позорной смертью? — возразил священник, — мне ли, смиренному слуге божьему объяснять сыну князя и воина, что такое война? Те из славянских владык, кто принял слово божье сохранили свои земли и княжеское достоинство, став верными сынами нашей церкви. Также как и Мешко, король польский, и король данов Харальд, а до них — короли фризов, саксов, чехов. Твой отец упорствует в язычестве, но ты-то еще можешь озарить Русь светом истинной веры.
Ярополк не успел ответить — в дверь вдруг постучали и, после разрешения войти, в комнате появился один из княжеских гридней. Опасливо покосившись на «черного волхва», он приблизил губы к уху Ярополка и что-то энергично зашептал в него. Наконец, князь кивнул, отпуская слугу и тот, еще раз ошалело глянув на невозмутимо сидевшего священника, выскользнул из княжеской светлицы.
— Сейчас я должен идти, — княжич привстал со стула, — в Киев прибыл князь Полоцкий Рогволд и мне нужно встречать его, сидя на Соколином Престоле. Но мы еще вернемся к этому разговору — я еще так много не знаю о вашей вере.
— Всегда буду рад рассказать о ней побольше, ваше величество, — склонил голову священник.
Иной разговор, далеко не столь благостный, проходил в то же время к северу от Киева, в небольшом, хорошо укрепленном городце на обрывистом днепровском берегу. Совсем недавно тут кипел бой — в одном месте высокий сруб обрывался зияющей дырой, по краям которой лениво тлело, пуская черный дым, обгорелое дерево. Внутри же городца валялись тела убитых, в то время как у одной из стен скорчилось с десяток угрюмых людей, со связанными руками и лицами покрытыми ссадинами и кровоподтеками. Этих пленных сторожили высокие варяги в кольчугах, вооруженные мечами и боевыми секирами. Несколько таких варягов стояли и перед дверью Вышгородского детинца, со зверским видом зыркая по сторонам. Внутри же самого детинца, в богато обставленной горнице, еще двое варягов с двух сторон ограждали Предславу, что стояла, скрестив на груди руки, презрительно глядя на сидевшую перед ней пышнотелую черноволосую женщину с красивым, но угрюмым лицом, наспех покрытым белилами. У стены же лежал, скорчившись и уткнувшись лбом в пол, щуплый мужик с взъерошенной темно-русой шевелюрой, одетый в рваную свиту и прохудившиеся лапти. На его спине, придавливая мужчинку к земле, стоял сапог Ворона, бесстрастно рассматривавшего женщину. Та же, в свою очередь, исподлобья смотрела на жену князя, белые пальцы теребили передник темно-синего платья, покрытого серебряной вышивкой.