Ариасвати
Шрифт:
— Много их шатается, сударь… А Авдей Макарович, что малый ребенок, никому отказать не умеют. Надо ли, не надо ли — нет у них этого разбору. "Просит", говорят, "стало быть нужно". Право-с…
VI. Письмо
Почтеннейший и добрейший друг, Авдей Макарович!
По штемпелю письма вы можете видеть, что я пишу вам из Оксфорда. Раньше я не писал потому, что не было еще достаточно интересного материала, которым я мог бы с вами поделиться.
Да,
Но расскажу все по порядку. Дорожных приключений, конечно, описывать я не буду, потому что это не интересно ни для вас, ни для меня. Перейду прямо к делу.
По вашему совету, я был в Иене и удостоился видеть знаменитого Карла Вурста. Если вы его не знаете лично, то, может быть, вам небезынтересно будет узнать, что своими тараканьими усами и воинственным видом он удивительно похож на отставного прусского унтер-офицера. Принял он меня довольно надменно, а узнав, что я русский, вздумал позволить себе в обращении со мною какой-то глупый, высокомерно-пренебрежительный тон. Это меня взорвало и я сказал ему несколько горьких истин, которые посбили ему спесь, и он стал держать себя приличнее и проще. Вообще, со времен Бисмарка, немцы сделались самыми несносными животными. Неожиданные успехи выбили их из привычной колеи и теперь они изображают из себя — даже не "мещан", а "лакеев во дворянстве"…
Когда я сообщил, что являюсь по рекомендации Кноблауха, знаменитый ученый тотчас же проникся необычайным интересом к нашей академии и принялся расспрашивать, какие там получаются оклады, даются ли квартиры в натуре, с отоплением или без отопления, часто ли назначаются награды и в каком размере и т. д. Отвечая на его бесчисленные вопросы, я невольно подумал: не собирается ли г. Вурст осчастливить нас своей ученостью, в качестве сотоварища гг. Кноблауха, Глиствайба и других столпов нашей науки?
Мне только с большим трудом удалось, наконец, обратить разговор на предмет моего посещения и при этом я еще раз имел случай убедиться, как трудно в немецком ученом пробить кору его профессионального самомнения и предвзятых идей… На все в мире он имеет свои установившиеся взгляды и сидит за ними, как за крепким барьером. Проникнуть к нему через этот оплот чрезвычайно трудно, потому что он способен не видеть и не слышать всего того, что расходится с его собственным мнением. Вот вам доказательства.
Когда я сообщил господину Вурсту, что у меня есть манускрипт, написанный на древнейшем арийском языке, который вы назвали прадедом санскрита, он пренебрежительно засмеялся и затем решительно объявил, что это чепуха, подделка, мистификация. Праязык, по его словам, просто-на-просто неудачная выдумка Шлейхера, а его попытка реставрировать на этом выдуманном языке басни — ослепительный tour de force [14]
14
…tour de force (фр.) — проявление силы; здесь — ловкий трюк.
Затем, перейдя к определению древности открытого мною манускрипта, он категорически объявил, что ни в каком случае не может признать за ним доисторической древности и вот на каком основании. Самые древнейшие семитические письмена восходят едва-едва к тридцатому столетию до нашего времени, мой манускрипт, согласно моему заявлению, написан на языке, родственном с санскритским, а так как этот последний, — что опять-таки неопровержимо доказано Максом Мюллером, — искусство письма заимствовал у семитов, то манускрипт этот может считать за собою — самое большее лишь двадцати пяти вековую древность…
Заметьте себе, мой добрейший Авдей Макарович, что все это было высказано раньше, чем г. Вурст нашел нужным взглянуть на самую рукопись.
Но мне хотелось проделать всю комедию до конца, чтобы уже не оставалось ничего неизвестного в этом неизвестном иксе. Выждав момент, когда ученое красноречие г. Вурста обратилось за подкреплением к трубке вонючего кнастера (чорт знает, почему эти немцы курят такой отвратительный табак!), я воспользовался этим перерывом и предъявил ученому капралу фотографический снимок с первой таблицы моего манускрипта.
— Что за чепуха? — сморщился г. Вурст, вертя в руках непонятный листок. — Так это-то ваше открытие? Да в нем нет ни малейшего признака не только древности, но даже простой старины!
Я объяснил ему, что если он говорит собственно об этом листке, а не о том, что на нем написано, то действительно этот листок весьма недавнего происхождения, так как это фотографический снимок с одной из таблиц моего манускрипта.
— А где же оригинал? — спросил он, с пренебрежением откидывая листок.
— Оригинал хранится в надежном месте, так как я решился не подвергать его случайностям путешествия.
— Уж не хотите ли вы, чтоб я рассматривал копию?
Я объяснил ему, что фотографические снимки служат даже для микроскопических исследований, а для определения, во-первых того, известен ли господину профессору алфавит этой рукописи, и во-вторых, на каком языке она написана, совершенно нет надобности в оригинале, в особенности когда имеется такая точная копия, буквально воспроизводящая все малейшие точки, черточки и штрихи.