Арина Родионовна
Шрифт:
(Кстати, и заговорщики, и она покинули сей мир в один и тот же месяц — это произошло в июле,а Пушкин в июле 1830-го и 1832–1836 годов находился как раз в Петербурге. Заодно укажем, что 28 июля было днём празднования Смоленской иконы Божией Матери, то есть особенным для Смоленского кладбища днём. «В пору жаркого лета, 28-го июля, около сотни тысяч народа валит к Смоленской со всех концов города, — писалось в журнале середины XIX века. — Эти потоки можно заметить ещё в дальних концах Ямской, Коломны и Выборгской. На Васильевском они сгущаются в сплошные массы, в неразрывные вереницы, которые тянутся с Николаевского моста по 8-й линии, по Малому проспекту до самых ворот ограды. В этот день, храмовый праздник кладбища, тут возникают шалаши, палатки, дымятся самовары, шипят на углях кофейники, подобные батарейным орудиям…» [433] )
433
Воскресный
С другой стороны, в тридцатые годы неспешные гулянья по петербургским улицам и окрестностям стали для поэта, который «много и подолгу любил ходить» (П. И. Бартенев), делом частым, обыденным: они вполне отвечали его крепнущим настроениям. (Во время одного из таких променадов он оказался на могиле барона А. А. Дельвига на Волковом кладбище.) Тенистые аллеи Смоленского некрополя, урны и мавзолеи, тихая речка Смоленка в соседстве с ними, кладбищенские романтические легенды — всё это располагало к столь желанной задумчивости. И подобный контекст визитов Пушкина к месту «вечного ночлега» Арины Родионовны был, пожалуй, не менее (если не более) возможен, нежели конспиративный, «декабристский».
Скорее всего, Александр Пушкин был на Смоленском кладбище и 30 мая 1833 года. Тогда там хоронили О. М. Сомова, давнего знакомца поэта и его партнёра по издательским делам, а накануне Пушкин получил от барона Е. Ф. Розена письменное приглашение «принять участие в похоронной процессии» (XV, 63, 317).По завершении погребального обряда он, пользуясь внезапной оказией, мог заглянуть и к нянюшке [434] .
Внимание к Смоленскому Пушкин выказал тогда же и в «Медном всаднике» (1833).
434
В дневнике историка М. П. Погодина зафиксирован схожий московский случай. 23 августа 1830 года, после похорон В. Л. Пушкина. Александр Пушкин отправился с М. П. Погодиным бродить по кладбищу Донского монастыря; в ходе этой прогулки собеседники разыскали давно забытую могилу знаменитого А. П. Сумарокова (ПВС-2. С. 21).
Как известно, кладбище безмерно пострадало при ужасном столичном потопе 7 ноября 1824 года: «Множество крестов с могил <…>, сломанных и унесённых наводнением, прибило на Выборгскую сторону, где всю зиму ими топили печи. Михайловская церковь оказалась повреждённой настолько, что в ней невозможно было проводить службу. Ущерб, причинённый некрополю, оценивался в семьдесят шесть тысяч двести пятьдесят рублей» [435] .
В «петербургской повести» Александр Пушкин представил такую картину:
435
Пирожков Г. В., Кобак А. В., Пирютко Ю. М.Смоленское православное кладбище // Исторические кладбища Петербурга: Справочник-путеводитель. СПб., 1993. С. 238.
В черновике первый из приведённых стихов имел ещё более конкретный вид:
Гроба с Смоленского кладбища… (V, 463).Знаменательны и некоторые строки последней, восьмой (первоначально девятой) главы «Евгения Онегина». Эти стихи строфы 42 (sic!)были записаны Пушкиным на отдельном листке (ПД № 942), а в окончательном варианте главы они стали строфой XLVI. Ныне их датируют осенью 1830 года [436] .
В ту неповторимую Болдинскую осень Александр Пушкин, готовившийся к женитьбе на Наталье Гончаровой, расставался с прошлой жизнью.
436
Фомичёв С. А.«Евгений Онегин»: Движение замысла. М., 2005. С. 114, 134.
Не забыл Пушкин и про скончавшуюся двумя годами ранее «подругу юности».
Вышедшая замуж и превратившаяся в «неприступную богиню» (VI, 177)княгиня Татьяна N в разговоре с Евгением признаётся:
«…………Сейчас отдать я рада Всю эту ветошь маскарада, Весь этот блеск, и шум, и чад За полку книг, за дикой сад, За наше бедное жилище, За те места, где в первый раз, Онегин, видела я вас, Да за смиренное кладбище, Где нынче крест и тень ветвей Над бедной нянею моей…» (VI, 188).Со слов поэта мы знаем, что «оригиналом» няни Татьяны Лариной была реальная Арина Родионовна. Но и уход Филипьевны, равно как и её появление в «Евгении Онегине», был опять-таки отголоском настоящей жизни — кончины всё той же «голубки дряхлой». «Няня Татьяны и Ольги умирает одновременно со своим оригиналом», — не сомневался, к примеру, В. Ф. Ходасевич [437] .
Отметим и обычно не замечаемое пушкинистами: романное « смиренное [438] кладбище» состоит в паронимическом родстве со Смоленским.Перед нами паронимия (или парономазия, paronomasia [439] )так называемого вокалического типа [440] .
437
Ходасевич.
438
Выделено мной.
439
От греч. par'a — возле и onom'azo — называю.
440
Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 268.
А «тень ветвей» над могильным холмом — может статься, превратившаяся в поэтическую фигуру деталь подлинногокладбищенского пейзажа.
Заманчиво сопоставить стих о «бедной няне» со строками из XXXVII строфы второй песни «Евгения Онегина»:
Своим пенатам возвращенный, Владимир Ленский посетил Соседа памятник смиренный, И вздох он пеплу посвятил; И долго сердцу грустно было. «Poor Yorick!»молвил он уныло…(VI, 48; выделено Пушкиным).
К выделенной английской фразе поэт сделал следующее примечание: «„Бедный Иорик!“ — восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.)» (VI, 192).
Напомним, что в шекспировской «Трагедии о Гамлете принце Датском», а именно в сцене на кладбище (акт V, сцена 1), заглавный герой, держа в руках череп королевского шута, говорит другу: «Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио <…>; он тысячу раз носил меня на спине; а теперь <…>! У меня к горлу подступает при одной мысли…» ( перевод М. Л. Лозинского).