Арина (Роман, повести)
Шрифт:
— Во на каком проспекте мы будем жить с тобой, Потап.
Потап вроде понимает. Он трется о плечо хозяина и таращит глаза на пестрые витрины магазинов, на стеклянные фонари-киоски, на людей в нарядных плащах из нейлона. А когда мимо проносятся ослепительно черные ЗИЛы, желтые глаза Потапа и вовсе чуть не выкатываются на лоб.
— Правительство на Внуковский поехало, — говорит пассажир. — Встречать кого-нибудь.
Потом он достает ордер. Склонив голову набок, смотрит на него, смотрит. Помню, когда нас переселяли, мама тоже никак не могла наглядеться на ордер.
— Все законно, — улыбается пассажир. — Печать гербовая, подпись. И ключи в кармане. Но где этот Морской переулок, убей, не знаю.
— А вот «Синтетику» проедем, — говорю я, — повернем направо и упремся в Морской.
Минуты через две я торможу у нового дома, вокруг которого уже дымят листвой молодые липы на привязи.
— Красавец! — радуется пассажир. — Погляди, весь белый, а балконы голубые. Маша не поверит, ей-богу… Слушай, закрывай свою тачку, пошли новоселье справлять.
— Спасибо, за рулем не могу.
— Да ты не робей, — машет он рукой. — После кофейных зерен купим. Пожуешь — и концы в воду.
— Нет, нет, спасибо.
— Дело, конечно, хозяйское, — говорит пассажир. — В таком случае жди меня, еще к Маше поедем. — Он забирает Потапа и уходит.
Оставшись один, я пробую заняться английским. Но в голову ничего не лезет. Перед глазами почему-то все время всплывает Занегин, то согнувшийся с оттопыренным задом, то с засунутыми в карманы руками. Тогда я закрываю словарь и включаю рацию.
Девушка с «Букета», растягивая слова, просит все свободные машины, что вблизи Лужников, следовать на стадион. Значит, там подходит к концу футбольный матч. Интересно, а кто выиграл? Почему бы ей не сказать?
И вдруг все заглушает пение: «Всякий раз слушаю вас, а сердце замирает. Где вас найти, как к вам пройти…» Черт возьми, это, кажется, Игорь? Ну, конечно, он, шалопай. А еще в эфире голос той же девушки, но уже строгий: «Прекратите, пожалуйста! Вы мешаете работать». Но Игорь продолжает петь. Вот дурачок. Опять попадет в историю, он без этого дня не может прожить. И тут песня обрывается, слышен только голос девушки: «Машина 2316, клиент с Вернадского ждет в семнадцать пятьдесят». Потом она снова в эфире: «Машина 3467, ваш заказ отменяется. Следуйте на ближайшую стоянку…»
Минут через тридцать возвращается мой пассажир. Он немного уже покачивается. И без Потапа.
— Слушай, вот чудеса!.. — говорит он громко, и глаза его блестят. — Я тут приятеля встретил, мы с ним десять лет на одном заводе… А теперь соседями будем. Понял?
Я запускаю мотор. Я все прекрасно понял: ни к какой жене сейчас он не поедет. Зря я только простоял. И упустил лучшее время. Теперь все мои научные сотрудники разъехались по домам.
— Ты в обиде, да? — спрашивает он, прощаясь со мной за руку.
— Что поделаешь, у вас такая радость, — говорю я и резко хлопаю дверцей.
Выскочив на Ленинский проспект, я разворачиваюсь и медленно еду к центру. С надеждой поглядываю на тротуары. Но никто меня не окликает,
Слева показалось кафе «Луна», и его ярко-синяя реклама с издевкой подмигивает мне, словно хочет сказать: «Можете проваливать дальше. Гости наши только что сели за стол, аппетитно потягивают «Твиши», «Тетру», «Напареули», освежаются ароматным мороженым и совсем не собираются покидать зал, наполненный до потолка музыкой».
Но я все-таки торможу у кафе. Я не хочу ехать дальше. Почему бы мне не постоять на этом проспекте, где всегда так хорошо пахнет — только что разломленным арбузом.
А на нашем проспекте пахнет иначе — тополем. В июне он цветет и все тротуары засыпает белым пухом. И тогда кажется, что выпал теплый снег. Он залетает в автобусы, в дома и даже забирается к Андрею Павловичу за очки. Тот, весело покачивая головой, снимает очки, долго дует на них, будто на горячее молоко, потом протирает носовым платком и снова перекидывает через нос. И вот когда идет этот летний снег, на проспекте Мира особенно остро пахнет тополем.
— Хэлло!.. Товарищ!.. — кричит кто-то сзади.
Я оглядываюсь. Из переулка выбегает девушка в красном коротком плаще, с раздутым портфелем. Неужели она кричит мне? Девушка машет рукой и сворачивает к машине.
— Ви, пжалюста, меня повезите, — говорит она с мягким акцентом.
Хе-хе, это, кажется, англичанка. Вон какая высокая, почти что с меня. Значит, сейчас будет инглиш-практикум. Только я не знаю, которую лучше открыть дверцу — переднюю или заднюю. Если она капиталистка, то едва ли сядет рядом. А впрочем, пускай привыкает к социализму заранее.
— Пожалуйста, — я распахиваю переднюю дверцу.
Девушка садится рядом со мной. Выходит, она наш брат, пролетарий. Это уже лучше. Сейчас я с ней потолкую о жизни, сейчас узнаю, до каких пор они там в Англии будут терпеть эксплуатацию. Только я начну, конечно, издалека.
— Вас не продует? — говорю я по-английски, кивая на приспущенное левое стекло.
— Инглиш… — девушка мотает головой. — Я… Прага… чешка… Прага.
— Ах, Прага, вы из Чехословакии… Очень приятно. Скажите, пожалуйста, куда вас отвезти?
— Так… так, — она показывает вперед. — Так… Ленинские горы.
Ну, все понятно. Это студентка МГУ, будущий химик или геолог. Вот какая умница! А я чуть ее за капиталистку не принял. Бывает же такое… Я включаю зажигание и трогаю машину.
Глава десятая
В девятом часу я возвращаюсь в парк. На мойке очереди нет, и я, быстро подняв стекла, ныряю под душ. Тысячи струй-сабель сразу впиваются в кабину, в капот, в крылья; мягкие капроновые щетки обнимают машину с боков, поглаживают сверху. Минуты полторы-две я штурмую искусственный ливень, и вот уже чистая, как богиня, моя «зеленуха» выкатывается на бетонированную дорожку.