Аркадия
Шрифт:
Когда до дома на опушке оставалось совсем немного, в бурливые мысли вдруг ворвался стук. Я встревожилась и остановилась, подняла глаза и тут же увидела Илью.
Новыми, сверкающими на солнце гвоздями он забивал шестую и седьмую доски в заборе.
Те, в которые упиралась наша тайная, едва заметная, поросшая ежевикой и исщерблённая оврагами лесная тропа.
Те, которые сокращали путь между нашими домами всего на каких-то десять метров и десять секунд, таких неважных, но решающих, когда в груди горит огонь.
Те, до которых целых шесть лет никому не было дела. Пока
Мы встретились взглядами. И в этот миг я отчётливо поняла, что никакие тщательно подобранные слова, никакие наизусть выученные фразы мне не помогут. Мне ничего не поможет. Надежды больше нет. И я сделала шаг назад, потом ещё один, задела плечом дерево, развернулась и рванула прочь. И только стук молотка продолжал звенеть в ушах.
Я остановилась лишь на берегу залива. Скинула кроссовки, дошла по мелководью до заброшенной лодки, встала босыми ступнями на её ржавую корму, обхватила себя руками и тихонечко завыла. Как тот волчонок, совершивший одну фатальную ошибку, которая навсегда изменила его жизнь, вот только меня никто не взял себе, не обогрел, не приручил, не одомашнил.
Минувшие годы научили меня не рыдать без повода. Глотать застрявший в горле ком, в толпе случайно зацепившись взглядом за чью-то слишком светлую макушку. Привычным жестом чесать переносицу и разгонять подступающие слёзы, замечая на ком-нибудь серьги с солнечным янтарём. Крепко жмуриться, перекрывая солёные реки в истоках, если кто-то во время дружеского или иного объятия касался шеи, трогал пальцами волосы, как раньше делалон.
И плотно сжимать зубы, когда, надевая кроссовки на мокрые после прогулки по воде ноги, тысячи прилипших песчинок до боли впивались в кожу. Так мне и надо. В конце концов, наивно было полагать, что случившееся возможно исправить одним лишь разговором.
Я вернулась в посёлок по узким дорожкам между домами и огородами, перешагивая через оставленные кабаньими носами рытвины, вышла к остановке, превратившейся теперь ещё и в туристический пункт, взяла со стенда бесплатный буклет с картой местности – хотя зачем, я и так знала тут каждое дерево, под которым мы целовались.
Мне не хотелось идти домой, не хотелось смотреть в глаза тёте и говорить, что у меня ничего не получилось, поэтому я обогнула увешанную пляжными сумками и складными стульями компанию туристов и медленно поплелась вперёд без особой цели, пока не упёрлась в магазин. Классический такой деревенский магазин, единственный в посёлке: домик с черепичной крышей, написанные от руки объявления о скидках на двери, въевшийся в стены слегка затхлый аромат. Я дёрнула за ручку и зашла внутрь, оглядела выцветшие плакаты с рекламой шоколадок, с сомнением покосилась на холодильник с развесными пельменями, а когда принялась изучать ассортимент резиновых тапочек, где-то в глубине зашуршали занавески, пахнуло цветами, и, шаркая шлёпками, за широким прилавком возникла она.
– Светка! – тут же воскликнула я и, возможно, бросилась бы её обнимать, если бы не заваленный леденцами и
От угловатого подростка не осталось и следа, теперь на меня смотрела привлекательная девушка с длинной шеей, тонкими руками и округлыми формами там, где им положено быть округлыми. А ещё пропала дурацкая пушистая чёлка, и тёмные, почти чёрные волосы копной игривых кудряшек лежали на плече, открывая лоб с чёткими густыми бровями.
– Потрясающе выглядишь! – улыбнулась я. – Ты как? Как Володька?
– Нормально Володька. Что ты здесь делаешь? – жёстко отчеканила она, и дружелюбная улыбка с моего лица исчезла.
– Тётю… приехала повидать, – сбившись, ответила я.
– Тётю? А не Ильюшу ли?
Меня передёрнуло. Я всегда лояльно относилась к странным именам и их производным: со мной в классе училась простая русская девочка по имени Лондон. Но было два исключения. Первое – ну почему родители назвали брата Милош? Он даже ни разу не милый, вот вообще! Успокаивало лишь то, что я с упоением могла дразнить его Милкой или Лошиком и наблюдать, как он бесится. А второе – я до дрожи и кровавых мушек перед глазами не выносила, когда Илюшу называли Ильюшей. Сразу хотелось убивать.
Только чутьё подсказывало, что сейчас не время для споров о чужих именах: в тесном помещении магазина происходило что-то другое, неясное, собирающееся зловещей тёмной хмарью по углам.
– Покупать чё будешь? – Светка скрестила руки на груди, показывая, что не собирается вести со мной милые беседы, и добавила ехидно: – Или мы для тебя недостаточно «Азбука вкуса»?
– Буду, – смутилась я. Вообще-то, я зашла в магазин просто так, скоротать время, но от внезапного Светкиного ехидства растерялась, покрутила головой по сторонам, посмотрела на витрину с серой колбасой и попросила то, что действительно регулярно покупала в «Азбуке вкуса»: – Цельнозерновой хлеб и авокадо, пожалуйста.
Светка рассмеялась, громко и издевательски. А потом демонстративно положила на прилавок батон белого и длинный огурец в плёнке и с вызовом глянула на меня:
– Берёшь, аристократка ты наша?
– Я не…
И тут я поняла: Светка пыталась уколоть меня тем фактом, что у меня есть деньги. Но это же так глупо и нелогично, как если вдруг начать дразнить человека за две руки или цвет глаз: ну руки, ну глаза, ну деньги. Они просто есть. А самое странное – у неё вдруг и вправду получилось меня задеть, и мне внезапно стало стыдно и за свой привычный набор покупок, и за количество камер на айфоне, который я достала из кармана, чтобы заплатить.
– Принимаем только наличку, – цокнула языком Светка.
Я молча ощупала карманы шортов, заранее зная, что денег там нет, но потом вспомнила про случайную тайную заначку, сняла с телефона чехол и положила на прилавок вчетверо сложенную сотню.
– Хватит?
Светка подхватила купюру, убрала её в кассу и тут же с весёлым лязгом высыпала в блюдце для мелочи целую гору монет.
– Сдача. Пересчитывать будешь? Или для тебя это так, мусор?
– Полностью тебе доверяю, – проговорила я, распихивая монеты по карманам. – А знаешь, Свет, я удивлена, что ты здесь.