Аркадия
Шрифт:
Но даже несмотря на то, что от хорошо знакомого, изученного до последней родинки мальчишки практически ничего не осталось, Илья по-прежнему был красивым. Потому что красота для меня никогда не заключалась в правильных пропорциях или симметрии черт, она таилась в эмоциях, в тех чувствах, что обуревали, когда человек был рядом. В том, хотелось ли мне лечь на песок плечом к плечу с незнакомцем и понять, каким воздухом он дышит. В том, как много времени мне потребовалось, чтобы согласиться показать ему самое личное – свои картины. В том, мечтала ли я сейчас прижаться щекой
– Мира, – окликнул Илья по-прежнему сухо и бесцветно, и я поняла, что он уже какое-то время стоял рядом с кухонной раковиной и ждал меня, так и застывшую у двери. Я потянулась снять кроссовки, но он бросил: – Можешь не разуваться.
И я не стала спорить. Подошла к раковине, сунула руку под кран, смыла кровь и обнаружила, что никаких сквозных дыр и рваных ран на моей ладони не было, только небольшая царапина на безымянном пальце. Наверное, задела что-то острое, пока хваталась за забор и первые попавшиеся палки, а кровавые реки потекли на адреналине.
– Тут ерунда, – сообщила я.
Илья мельком глянул на мой порез, достал из шкафа потрёпанную обувную коробку с разорванным боком, нашёл в ней флакон хлоргексидина, вату и упаковку пластыря и выложил всё это на стол. А потом опёрся бедром о столешницу, скрестил на груди руки, всем видом показывая, что той очень желанной сцены, где он омывает влажной тряпочкой мои боевые ранения, а я шепчу ему слова любви, и затем мы обнимаемся, финальные титры… так вот, той сцены не будет, заботься о своих ранах сама, о моих ты тогда не заботилась.
А может, он просто не хотел ко мне прикасаться.
Или, может, он люто меня ненавидел и мечтал, чтобы я поскорее ушла.
В гнетущем молчании и под тяжёлым взглядом я оторвала клочок ваты, смочила его антисептиком и потёрла царапину. Потянулась к пластырю, но упаковка оказалась пустой, и я подняла глаза на Илью.
– Закончился. Есть ещё?
Он шмыгнул носом, запустил руку в коробку и долго хрустел там картонками и звенел пузырьками, но пластырь так и не нашёл.
– Бинт есть.
– Подойдёт, – согласилась я, взяв протянутый мне рулончик.
Бинт вёл себя отвратительно, плохо разматывался, цеплялся ниточками за края, и у меня никак не получалось с ним совладать, я нервничала, руки тряслись, а вся ситуация казалась совершенно неправильной, нелепой, абсурдной, и Илья это тоже будто бы понял, вздохнул и забрал бинт у меня из рук.
– Не дёргайся, – велел он и обернул край марли вокруг моего пальца.
Несколько секунд я послушно не шевелилась и даже не дышала, но потом решилась-таки завязать разговор:
– У тебя страшная собака.
– Это волк.
– Волк?! – Я ошеломлённо отдёрнула руку, и непокорный бинт выскользнул из пальцев Ильи, упал на пол и, конечно же, помпезно размотался белой лентой. – То есть меня сейчас могли там сожрать?!
Илья посмотрел на меня с упрёком, поднял бинт и принялся скручивать его обратно в рулон.
– Он бы не тронул. Он только предупреждал, что рядом с домомчужие.
Короткое,
– Я не знала, что тут водятся волки, – пробормотала я.
– Не водятся.
А дальше разговор не пошёл, и я просто молча наблюдала, как он заканчивает бинтовать мой палец, завязывает узелок и бросает остатки бинта в коробку.
– Спасибо, – промямлила я.
– Ты когда приехала?
– Сегодня.
– Мм.
Илья развернулся, засунул руки в карманы штанов и направился к двери.
– Думаю, тебе пора.
Я быстрым взглядом окинула помещение – кружка с ниткой чайного пакетика на столе, книга с облезшей обложкой, небрежно прислонённый к стене костыль – и снова посмотрела на Илью. Мне так много хотелось ему сказать, например, «Я скучала» или «Прости», но сейчас все эти слова вдруг казались мертворождёнными.
– Да, пора, – свистяще прошептала я, проскользнула мимо него и выскочила во двор.
– Я тебя отвезу.
– Не нужно, я…
И не договорила. Потому что передо мной возник пёс.
Нет, волк. Огромный, лохматый, с мерцающими пуговицами глаз.
– Свои! – сказал Илья громко и чётко, и волк вскинул уши, ещё немного побуравил меня взглядом и шагнул вперёд, потянувшись блестящим носом к моей руке.
А у меня снова разогналось сердце, и я не понимала, оттого ли это, что жуткий дикий зверь сейчас нюхал мои пальцы, или оттого, что я – «свои». И тут вдруг накатила чудовищная усталость: слишком много впечатлений для одного дня, слишком они разные – от эйфории до исступления и обратно. Хотелось притормозить, подумать, обнулиться, и я безрассудно ткнула пальцем во влажный нос волка, бросила горький взгляд на Илью, снова превратившегося в тёмный силуэт на крыльце, и двинулась к дыре в заборе.
– Мира, постой.
– Нормально всё, я хорошо помню дорогу.
– Сколько раз я тебе говорил… – начал Илья и осёкся, и я остановилась, крутанулась на месте.
Сто первый. Этот раз был ненастоящим, подсчитанным в шутку, но сто первым. После него я обещала никогда больше не ходить ночью по лесу одной. Ещё я обещала забирать его из универа на старой «копейке». Обещала всегда быть рядом. И вмиг все эти обещания нарушила. Разве что-то изменится, если нарушу ещё одно?
Я раздвинула доски в заборе и выбралась в лес.
– Тузик, проводи, – донёсся до меня тихий голос Ильи, и вскоре позади раздались шаги и мерное дыхание.
Так мы и вернулись в посёлок по едва заметной лесной тропке: я, а за мной волк по имени Тузик.
Глава 4
Утром я достала из косметички красную помаду от «Диор» и начертила на зеркале в прихожей ровную вертикальную линию. Тётя Агата, только что закрывшая дверь за Виталием Терентьевичем, который принёс завёрнутые в льняную салфетку ножи, осыпал тётушку старомодными комплиментами и смешно кланялся, фыркнула и закатила глаза.