Аркадия
Шрифт:
– А тебе не стра… не странно снова оказаться со мной в одной машине?
Страшно, я хотела сказать «страшно», но не смогла, а Илья впервые на меня посмотрел, но так ничего и не ответил.
Оставшиеся сорок пять километров до города мы провели в тишине.
Но даже там лёд между нами не растаял. Людные улочки, наполненные детским смехом, разноцветные кукольные домики с башенками и флюгерами, дразнящий запах варёной кукурузы – все прелести прибрежного курортного городка, призванные расслаблять и настраивать на мирный лад, сейчас, казалось, совершенно
Я безмолвно следовала за Ильёй, отставала на пару шагов, потом догоняла и смотрела, как наши тени сливались на асфальте. Читала этикетки на консервах с тушёнкой в почтовом отделении, где он получал посылки для тёти Агаты. Выбирала самый выгодный вклад в банке, пока он ждал своей очереди к операционисту. Откровенно скучала в автомастерской, где он вёл бесконечные беседы с перемазанными машинным маслом суровыми мужиками.
Время тянулось медленно, мне уже хотелось пить и писать, но я боялась отойти хоть на минутку: а вдруг он воспользуется моментом и уедет, оставив меня тут? Мысль, конечно, была дикой и маловероятной, но я на всякий пожарный переживала, поэтому не выпускала его из поля зрения, а заодно и разглядывала украдкой, подмечала детали.
Полоса загара на шее – кожа над воротником рубашки чуть темнее. Непривычная и колючая даже на вид щетина – светлая, но мужественная. Погрубевшие, заострившиеся черты лица – и россыпь веснушек на носу казалась особенно трогательной.
– Аптека.
– Что?
– Ты говорила, тебе надо в аптеку, – Илья кивнул на дверь с зелёной вывеской.
– Точно… А ты подождёшь?
– Куда я денусь?
Ну да, пропадать и бросать – это же моё хобби.
Естественно, в аптеку мне было совсем не нужно, я даже забыла про неё. Но всё равно зашла. И через минуту вышла, встала напротив Ильи и засунула в нагрудный карман его рубашки упаковку пластыря.
– У тебя закончился.
Поймала янтарный прищур глаз и шустро зашагала к «буханке». А он долго смотрел мне вслед… хотя я, конечно, не знала, куда он там смотрел, но мне очень хотелось, чтобы вслед.
В строительном магазине Илья активно пытал консультантов, без конца относил что-то в машину и выглядел крайне занятым, и я не стала мешаться под ногами и тихонько бродила между рядами, пока не оказалась в отделе лакокрасочных материалов.
Пёстрые шеренги банок, букеты жёстких кистей, веера цветовых каталогов, флакончики с яркой колеровочной пастой и бутылки с мерцающей серебрянкой – они манили. И я не удержалась, дотронулась до них пальцами, пересчитала и приласкала. Вот красный – нет, скорее карминовый. А вот зелёный – или, может, малахитовый. На удивление чистый коричневый – элегантный камелопардовый. И чёрный, который как прюнелевый, собрался на помятой жестянке эмали каплей сока, и я поддела её, растёрла между подушечками пальцев, невольно залюбовалась.
– Почему ты перестала рисовать? – услышала я голос Ильи и резко обернулась.
Он ставил на платформенную тележку вёдра с белой водоэмульсионкой и пристально на меня смотрел, а заметив замешательство на моём лице, указал на руки.
Ах
– Потому что, – ответила я, засунула эти болтливые руки в карманы и поспешила в соседний ряд.
Ну а что я могла сказать?
Потому что у меня больше не получалось? Потому что кисть дрожала, а решительно опущенные в банку с краской пальцы не слушались? Потому что через месяц бесплодных попыток выплеснуть скопившиеся внутри боль и отчаяние я выяснила, что рисовать могла только здесь, в моей Аркадии, где случайный жёлтый мотоцикл –егоканареечный, рапсовый, лимонный мотоцикл – стал для меня путеводной звездой?
Потому что я не могла рисовать, когда Ильи не было рядом?
Продуктовый супермаркет являлся финальной остановкой нашего маршрута, и там мы наконец-то добрались и до последней стадии принятия – до смирения. Я смирилась с тем, что Илья точно-точно меня не бросит, а потому даже дерзнула отлучиться в туалет, напиться ледяной воды из холодильника и прихватить ведёрко мороженого на случай, если вечер не будет томным. Илья же, казалось, смирился с тем, что я крутилась где-то рядом, и даже терпеливо ждал, когда я отыщу на полках макарошки в форме ракет, которые в список тёти Агаты не входили.
– А это что? – спросил он в овощном отделе, кинув в тележку упаковку грибов.
– Где?
– Вот это вот. – Он повернул ко мне изрядно помятый листочек со списком покупок. – Вкусняшки для Тузика?
– Понятия не имею, что тётя имела в виду, – помотала я головой.
– Тётя?
– Ну а кто же?
– Это не её почерк.
– А она… амбидекстр! То одной рукой пишет, то другой, вот и получается по-разному.
Илья вздохнул.
– Мира, ты такая врушка.
– А ты Илюшка – голова, два ушка! – выпалила я.
У него дёрнулся уголок губ, самую малость, можно было бы списать на судорогу или микроинсульт, но от этой реакции, первой за долгое время живой положительной эмоции, я вдруг разволновалась, тотчас разучилась дышать и смотреть в глаза, поэтому отвернулась и вперилась невидящим взглядом в прилавок с помидорами. И так бы с удовольствием простояла лет тысячу, но Илья наклонился к моему уху и тихо, с едва уловимой весёлостью в голосе сообщил:
– Тузик любит печенье из овсянки и говяжьей печени.
О жестокий, беспощадный Илья! Ты же просто сказал, шепнул мне на ухо маленький волчий секрет и даже не подумал, что с такого расстояния твоё дыхание обожжёт кожу на шее и разбудит полчища неугомонных мурашек, что теперь бегут, бегут по всему телу. Ты покатил тележку дальше, оставив меня сгорать в ревущем пламени под равнодушным взглядом помидоров. Ты забыл, что я – та женщина, что слышала музыку в твоём голосе, видела закаты в твоих глазах, откликалась стонами на твои прикосновения. Ты всё забыл.