Аркадия
Шрифт:
– Неправда. Такие красивые дети рождаются только от большой любви.
Я уставилась на Илью изумлённо, чувствуя, как внутри разгорается пламя. Но он смотрел на меня спокойно и серьёзно, а горело, наверное, от перца.
– А ещё… ещё я не рассказывала про семью, потому что мне было стыдно, – помолчав, покаялась я. – Ведь мы правда гнилые. Отец спит с медсёстрами, мать сидит на антидепрессантах, сестра – манипулятор восьмидесятого левела, а брат – тупой и избалованный придурок.
– А ты?
– А я сломала человеку жизнь.
Вдруг резко
– Илюх, насчёт аварии…
– Я тебя не виню, – сказал он быстро и твёрдо. Будто разом бремя снял.
– Но я была за рулём…
– Аяпозволил тебе выехать на дорогу ночью. И ещёячинил эту машину. Ияучил тебя водить.
Я поджала губы. Было глупо отрицать что-то из сказанного и публично лезть на эшафот, ведь он прав: на самом деле виноваты все – и никто одновременно. Особенность у несчастных случаев такая.
– Научил хоть? – с внезапным любопытством спросил Илья. – Водишь?
– Вожу.
– И какая у тебя машина?
– Зелёненькая, – глупо улыбнулась я, а он хмыкнул.
Я качнула ногами над чёрной водой и крутанула в пальцах маленький маринованный перчик, ясно ощущая, что нельзя на этом останавливаться, нельзя отшучиваться и притворяться, что ничего не произошло. Нужно сказать всё.
– Я должна была остаться с тобой, – на выдохе, с дрожью в голосе.
– Кому должна? – вскинул бровь он.
– Тебе.
– А ты думаешь, я мечтал, чтобы в восемнадцать лет ты выносила судно за инвалидом, с которым у тебя, в общем-то, был всего лишь короткий летний роман? Мечтал смотреть, как ты день за днём гаснешь? Нет, Мира, маленьким девочкам не нужно совершать подвиги. Им нужно радоваться жизни и… и рисовать. А не всё это дерьмо.
Я знала, что он врёт. Потому что помнила те эсэмэски, которые он присылал мне первое время. В них он спрашивал, почему я уехала и когда вернусь. Я лежала на холодном полу и истекала океанами слёз, но не ответила ни на одну из них.
– Может быть, маленьким девочкам нужно учиться отвечать за свои проступки, – тихо проговорила я, глядя на воду.
– Ты в тюрьму хотела, что ли? – уточнил Илья, и я посмотрела на него затравленно.
– Может, и хотела…
– Да брось ты, зачем? Ради мнимой справедливости? Кому бы от этого стало лучше? Точно не мне. Так что твой отец правильно сделал, когда максимально быстро выпутал тебя из всего этого. Была бы у меня возможность, я бы поступил так же.
– Я не понимаю, почему ты меня защищаешь, – помотала я головой. – Ты же мог погибнуть.
– Но ведь не погиб. И даже хожу, видишь? А говорили, что не встану. – Илья нашёл какой-то камень и запустил его лягушкой по воде. – Один фонд вызвался спонсировать моё лечение по программе реабилитации жертв ДТП. И они так хорошенько повозили меня по Германиям,
– Я… я видела у тебя костыль.
– Где?
– Дома.
– А-а. Я им паутину с потолка смахивал.
И я была готова поклясться, что в тёмных глазах сверкнула хитринка.
– Всё равно не понимаю, – снова помотала головой я. – Ты же должен меня ненавидеть.
– Так я и ненавидел, – сказал он просто, а меня обдало горячей волной. – У-у-у, как я тебя ненавидел, Мира, ты бы знала! Но недолго. Выяснилось, что характер у меня…миролюбивый.
Он бросил на меня короткий взгляд и уставился куда-то в лес, а я продолжала смотреть на него – удивлённая, растерянная и словно опустошённая. Он старался выглядеть беззаботным, я видела это. Старался убедить меня, что всё забылось, стёрлось, исправилось. Только… Только все его слова звучали как «не спи – обгоришь» или «не ходи ночью по лесу – встретишь кабана», они звучали заботой, а не помилованием. И никак не могли стать антидотом к тому яду, что шесть лет бежал по моим венам.
– Я ещё хотела спросить…
– Давай.
– Ты почему сегодня вечером приехал?
– А, да.
Илья достал из внутреннего кармана куртки шёлковую косынку и протянул мне, а я сначала машинально ощупала голову рукой – хотя с утра уже раз десять посмотрела в зеркало, но пропажи не зафиксировала – и лишь потом взяла.
– Подумал, Агата расстроится, что ты не только спёрла у неё платочек, но ещё и потеряла его.
– Спасибо, – улыбнулась я, на крепкий двойной узел завязывая косынку на шее. – Но ты же знаешь, что мог вернуть его в любое время, необязательно именно сегодня?
– Знаю, – ответил он, глядя мне прямо в глаза, а затем отвернулся, почесал пальцами щетину, провёл рукой по волосам и добавил: – Но я ещё хотел сказать тебе спасибо за то, что помогла мне покрасить стены. Хорошо получилось. Вот только… Я рассмотрел всё крайне внимательно и со всех углов. И мне кажется, там нужен второй слой.
– Я в два слоя покрасила.
– Значит, третий. – Илья снова заглянул мне в глаза. – Чтобы наверняка. Поможешь?
– Ты уверен?
– Тебе очень идёт держать кисть в руках.
Я, вообще-то, собиралась уехать. Я попрощалась с ним. А потом кошка начала рожать, и всё закрутилось, и мы поговорили, и мне по-прежнему нравилось тут быть, и мне нравилось быть с ним рядом, и держать кисть в руке мне тоже нравилось. И даже если сейчас он действительно просил меня просто помочь покрасить стены, а двойные смыслы в его словах я опять напридумывала, – мне это тоже нравилось. Поэтому я почесала нос и согласилась:
– Помогу. Но больше не буду приходить так рано.
Илья поджал губы и кивнул понятливо: