Аркадия
Шрифт:
– А тогда оно ещё лучше просматривалось, активные лесопосадки только начались, кругом песок был, – поведал Илья. – Ну, это дед Митяй так рассказывал. Его назначили смотрителем пункта, он до войны успел год в медучилище проучиться – а значит, биология была, должен шарить в птицах.
– И он шарил?
– Резко научился. Знаешь, жизнь тогда трудная была, а когда стоит выбор сдохнуть рыбаком на заливе или наблюдать с балкона за птичками, вдруг обнаруживаешь в себе скрытые таланты. Но потом станция стала заниматься только кольцеванием, озеро так толком не изучили да и забили, а дом официально отписали деду. Мать здесь родилась, ну и
Я безотрывно следила за пальцами Ильи, которые отточенными, уверенными движениями складывали лист бумаги то так, то сяк, крутили, вертели и явно превращали во что-то определённое, но пока неясное.
– А недавно нарисовался перец один, столичный бизнесмен. Он выяснил, что дом наш был построен по проекту какого-то известного немецкого архитектора, я не помню имени, и кирпич тут в стенах какой-то особенный редкостного обжига, и решётка на том окне на мансарде из какого-то уникального чугуна. Там, правда, стекло лопнуло, и я забил его наглухо – на всякий случай впечатлился и решил пока не менять на обычную раму, всё равно та комната пустует. А, и ещё якобы до войны тут была дачка каких-то немецких дворян, и они чуть ли не масонские собрания по ночам устраивали.
– С ума сойти! И это всё правда?
– Я не знаю, но похоже на то, мне показывали архивные записи, планы, фотографии. Прям не дом в лесной глуши, а объект культурного наследия Восточной Пруссии. Ну и вот, бизнесмен этот загорелся идеей купить дом, отреставрировать по всем правилам и открыть модный отель. У нас тут туризм в последние годы развивается с бешеной скоростью, а с землёй и строительством всё сложно, а если легально – то вообще невозможно. А он нашёл лазейку. Мало того, что место удачное, в отдалении от посёлка и на границе заповедной зоны, так ещё и дом с историей. Останется только рассказать, что он стоит на руинах тевтонского замка, и вообще романтика, всё турьё будет его.
– Что, и про руины правда?
– Да не, вряд ли. Они где-то там, – Илья дёрнул подбородком в сторону, – глубоко под дюной. А если под домом что-то и есть, то разве что старое кладбище.
– Да ладно! Призраков видишь? – округлила глаза я.
– Их видят, когда в них верят.
– Я так-то верю, и теперь твой давний наказ не ходить ночью по лесу одной оброс новыми смыслами.
– Вот и не ходи, – вдруг улыбнулся Илья, и мне жуть как захотелось прикоснуться пальцами к его губам. – Он предлагает мне огромные деньжищи с кучей нулей, сегодня вон передал, что готов доплатить, если я подпишу все бумаги и съеду до конца месяца.
– А ты что?
– А я не хочу продавать. И уезжать никуда не хочу. Это мой дом. Другого нет, Мир, понимаешь?
Я кивнула. Я понимала, хотя у меня самой до сих пор не было места, которое я могла бы назвать домом. Из родительского гнезда я выпорхнула в восемнадцать сразу после окончания школы, в квартире, сто лет назад купленной отцом для меня, теперь жили чужие люди, а съёмная двушка в Хамовниках, где я сейчас обосновалась, была, конечно, уютна, светла и хороша, но домом всё равно не чувствовалась.
– К тому же пока не случилось ничего такого, ради чего эти миллионы могли бы мне понадобиться, – проговорил Илья, усадив мне на коленку сложенного из бумаги журавлика.
– Если тебе вдруг нужна помощь юриста…
– Нет, сам справлюсь. Выселить они меня не смогут, а эти регулярные визиты бесят, конечно, зато дают возможность иногда называть себя
За всю эту неделю я ни разу не застала её в доме Ильи, я даже не знала, приходила ли она вообще, а если приходила – то когда и надолго ли. В первые дни я старалась появиться на лесной опушке позже, вынюхивала аромат цветочных духов и высматривала свежие засосы на шее, но потом нарекла саму себя идиоткой и… расслабилась.
Единственный раз, когда мы со Светкой пересеклись, случился в посёлке: я возвращалась от Ильи, уставшая, перепачканная краской, но вполне довольная, выскочила с лесной тропы, по которой всё ещё ходила, несмотря на заколоченный забор, и оказалась на площадке у магазина, где Светка и стояла, зычно ругаясь с каким-то парнем. Судя по припаркованной рядом и доверху забитой коробками машине – поставщиком.
Она заметила меня, скривилась и словно разом перестала слушать кипучие речи своего собеседника. Чем ближе я подходила, тем сильнее она щурила глаза и поджимала губы, а в конце концов ядовито выдала:
– А ты поправилась.
– Да я и не болела, – отозвалась я, шагая мимо.
В тот же вечер я пристала к тёте Агате с расспросами, почему она сразу не рассказала мне про Светку, почему не предупредила и не уберегла. Тётушка проткнула пирог зубочисткой, внимательно её осмотрела на предмет налипшего теста и только затем проговорила:
– А не ты ли, Мируся, заявляла, что хочешь всё увидеть сама?
– Да, но…
– Что общего между пряником и ветряной мельницей[3]? – спросила тётя Агата, закрывая дверцу духовки, и я тут же сникла.
– Что, опять? И снова без объяснений? Не могли бы мы хотя бы оперировать известными терминами вроде «мяты», а не вводить новые?
Но тётя Агата лишь хмыкнула. Она вообще на этой неделе много и загадочно хмыкала. А один раз даже учудила такое, что таки подтвердила опасения родителей и сломала мою неокрепшую детскую психику напрочь.
Вот только сначала были ухажёры, толпы ухажёров, и мои помадные чёрточки на зеркале превратились в частокол.
Мне особенно запомнился ветеринарный врач, специально вызванный из города, чтобы осмотреть котят, а заодно и других хвостатых. Импозантный седовласый джентльмен, он так долго и упорно пил чай на кухне, словно ждал приглашения остаться на ночь – мол, поздно уже возвращаться, – но тётушка ловко выпроводила его ровно в девять, приправив грядущую разлуку щепоткой надежды на скорую встречу, благословенное воссоединение и счастливое совместное будущее за воспитанием отары кошек.
Ещё заходил забавный паренёк, такой юный и буквально желторотый с этой своей редкой рыжеватой порослью там, где следовало бы уже вырасти бороде. Он принёс ведёрко свежевыловленной на заливе плотвы в качестве дара богине Агате, а потом неистово краснел и спотыкался на ступеньках, когда тётушка его благодарила и ласково величала Васенькой.
А однажды утром в дверь постучала дама, гордо представилась предпринимательницей, но на деле оказалась продавщицей «Орифлейма». Когда я уходила, то заметила, что каталоги и пробники непрезентабельной кучей валялись на консоли в прихожей, а сама гостья одержимо выпрашивала у тёти Агаты рецепт варенья из чёрной бузины, умоляла продать ей пару баночек, а ещё так смотрела, так смотрела, что я ничтоже сумняшеся нарисовала на зеркале чёрточку. Ну а что, мы в толерантном двадцать первом веке.