Артемидора
Шрифт:
Словом, тут бы настал конец всей истории, если бы на смертный крик уже двоих детёнышей не прибежали...
– Погоди, я ведь припоминаю третьего фигуранта.
– Да. Потому что мы с тобой духовного звания, а от светских персон суть осталась в тени. И суть эта оказалась запутана до такой крайности, что придётся мне начать другую историю и не торопясь подвести к этой, чтобы соединить в целое.
Сама история выстроена по принципу повторяющихся циклов, обременена стилистическими подробностями и норовит перенестись в будущее, так что я постараюсь по мере сил притянуть её к реальности.
Итак.
Чужаков было двое: мужчина, широкий в плечах и рыжеволосый (легенда описывает его "огненную масть"), и его жена, хрупкая, черноволосая и синеглазая. Его звали Бран, её Альбе, и очень скоро выяснилось, что она имеет в себе ребёнка.
Бран умел ладить с солёной водой и к тому же оказался хорошим кузнецом, хотя давали ему лишь мелкую и мало значащую работу: так что жили они не так скверно, как могло было быть. Альбе не особенно утруждала себя чисткой рыбы, варкой похлёбки, уборкой лачуги и прочими бабскими делами. Большей частью она сидела на берегу, глядела вдаль, за линию горизонта, и пела, подыгрывая себе на арфе. За это местные женщины её невзлюбили, что до мужчин - полюбить им мешали их жёны и сам Бран, слывший человеком суровым.
Так прошло полгода. И вот в разгар зимы, в обильный снегопад с резким ветром, когда не стало видно ни моря, ни суши, Альбе пришло время родить. Она мучилась уже третьи сутки, а Бран, сколько ни рыскал, не мог никого найти, чтобы помог: может, погода мешала, а может - и желания не было. И вот он перестал и пытаться, только сидел рядом с постелью жены, никуда не отходя; а по ней видно было, что долго ей не протянуть. В очаге пылал огонь, на огне бурлила вода, но сердце кузнеца оцепенело.
Тут в дверь, вырезанную в борту бывшей ладьи, постучали. Бран поднялся и отворил.
Буря утихла, а на пороге стояла девушка лет пятнадцати, темнокосая, широкоплечая и миловидная. Плащ из красноватого сукна, отороченный снегом, покрывал плечи и голову, отчего лицо её словно выглядывало из рамы. В руке была котомка, через грудь был наискосок перекинут ремень узкого деревянного футляра.
– Я к тебе, кузнец, со своей бедой, - произнесла девушка, - а тут у тебя своя собственная.
– Говори о себе, - ответил Бран, - моей Альбе вроде как без разницы.
– Все мы, - сказала девушка, - суть прирождённые исполнители суровых приговоров, наши сыновья идут по стопам отцов, а дочери выходят замуж за отцов и сыновей. Я захотела стать лекарем, ибо лёгкая у меня рука, но их гильдия меня отвергла. Да и ладно: эти знахари убивают своим врачеванием куда больше народу, чем мы - острой сталью, а в исцелении скорбей тела и души нам вообще нет равных, потому что мы видим, когда они только догадываются. Вот я и решила утвердиться в своём собственном кругу, но более как
– Откуда тебе знать, что я могу и чего не могу? - спросил Бран.
– Ниоткуда. Такие вещи знают лишь о себе самом, и то по зрелом размышлении, - ответила девушка. - А пока ты размышляешь над этим, собери-ка мне побольше чистого снега со стен карры.
На этих словах она сложила с себя груз, подошла к ложу и склонилась над ним, щупая жилку на шее Альбе.
Когда Бран вернулся, неся снег в кадке, встретила девушка его словами.
– Теперь выбирай: либо жена твоя умрёт, либо оба, она и нерождённый сын.
– Трудный выбор, а, может статься, и нет его, - покачал головой Бран.
– Откуда мне знать, что ты умеешь, а чего не умеешь?
– Да ниоткуда, - усмехнулась девица. - Главное, не мешайся.
Тут вытерла она руки горстью чистого снега, достала из сумки склянку с сонным питьём и нож, напоила Альбе и вырезала ребёнка из её чрева. А к тому времени Альбе умерла, а сын её задохнулся. Окунула она его в котелок с горячей водой, что ждал своего часа, и тотчас же - в самую серёдку снега. И ещё раз, и ещё. Личико малыша сморщилось, он вобрал в себя воздух и возмущённо завопил.
– Моё дело для тебя сделано, - проговорила девушка, укутывая мальчика и передавая на руки отцу.
– Дальше ты уж как-нибудь сам. Люди, в сущности, добры и мягкосердечны, когда на дворе хорошая погода. Помогут тебе жену упокоить, а сына выкормить да поставить на ноги. Только и ты сделай по моей воле.
– Какой тебе нужен меч? - прямо спросил кузнец, понимая, что удивительная гостья без того не отстанет.
– Клинок прямой и чтобы достигал моего плеча, а на рукояти помещались бы обе моих ладони. Конец должен быть закруглён, оба лезвия, когда заточены, - острее бритвы, а вес всего меча - не тяжелее птичьего пера в полёте.
– Непростая нужна для того сталь, - ответил Бран.
– Какая ни будь, а вот она, здесь со мной, - и девушка уважительно толкнула носком походный футляр. - Когда меч отсекает сто голов, он считается проклятым. Его отпевают и хоронят в могиле, сняв рукоять и разломав натрое. Горе тому беззаконнику, кто подымет его вновь. А я от рождения такая беззаконница, что никаких проклятий не боюсь.
– Теперь и я тоже, - сказал кузнец. - Дважды стояли мы с сыном на грани смерти и жизни: когда лодку нашу чуть не потопило у самых Радуг, и вот сейчас. Но не годится оставлять колдовство. Для того, чтобы его уничтожить, надобны мне три вещи: мужское семя, женская кровь и материнское молоко.
– Груди покойницы ещё теплы, мягки и готовы кормить дитя, едва оно появится на свет, - ответила девушка. - Слыхала я, что самые верные матери готовы спасти плод, похороненный вместе с ними в могиле. Семя у тебя всегда с собой и наготове. А придёт время - и мою первую женскую кровь ты также получишь без отказа.
– Красивая легенда, - вздохнула Артемис.
– Так и хочется хоть каким-то боком в неё вступить.
– А это не легенда, но слегка приукрашенная быль. Наши отцы принимали магию всерьёз, и кто скажет, что они были неправы?