Артур и Джордж
Шрифт:
– Я уже сбился со счета: сколько раз вы мне повторили, что ваш сын – солиситор? Это всем известно. Равно как и то, что у каждого парня есть нож.
Пошептавшись с родителями, дочь принесла откуда-то короткий, словно обрубленный, инструмент, который с вызовом передала полисмену.
– Это его садовая тяпка, – сообщила она.
Кэмпбелл сразу понял, что такой штуковиной невозможно нанести виденные им увечья. Тем не менее он изобразил живой интерес, взял тяпку, отошел с ней к окну и повертел на свету.
– Вот, сэр, нашли. – Констебль протягивал
– Это мои бритвы, – поспешно заявил викарий.
– Одна из них влажная.
– Естественно: часа не прошло, как я брился.
– А ваш сын – чем он бреется?
Повисла пауза.
– Одной из этих.
– Ага. Значит, бритвы, строго говоря, не ваши, сэр?
– Напротив. Это мой собственный набор бритв, купленный лет двадцать назад; а когда сыну пришло время бриться, я разрешил ему пользоваться моими бритвенными принадлежностями.
– И он до сих пор ими пользуется?
– Да.
– Вы не разрешаете ему обзавестись собственными бритвами?
– Собственные бритвы ему не нужны.
– Значит, по какой-то причине ему отказано в приобретении собственного комплекта бритв?
У Кэмпбелла это прозвучало как полувопрос, на который мог бы ответить любой из присутствующих. Ан нет, подумал инспектор. Вся родня темнит, а в чем тут дело – с ходу не разберешь. Вроде и противодействия не оказывают, но в то же время чувствуется в них какая-то уклончивость.
– Вчера вечером он… ваш сын… выходил из дому?
– Да.
– Как долго он отсутствовал?
– Право, затрудняюсь сказать. Около часа; возможно, дольше. Шарлотта?
И вновь его жена, как могло показаться, несуразно долго обдумывала примитивный вопрос.
– Часа полтора; может, час и три четверти, – прошептала наконец она.
Времени более чем достаточно, чтобы дойти до луга и обратно – Кэмпбелл сам только что убедился.
– И в котором часу это было?
– Между восемью вечера и половиной десятого, – ответил викарий, хотя Парсонс адресовал вопрос его жене. – Он к сапожнику ходил.
– Нет, я имею в виду – после этого.
– После этого он не выходил.
– Вас спрашивают, выходил ли он на ночь глядя, – вы говорите, выходил.
– Нет, инспектор, вы спросили, выходил ли он вечером, а не на ночь глядя.
Кэмпбелл покивал. А он непрост, этот священнослужитель.
– Что ж, мне остается осмотреть его обувь.
– Его обувь?
– Да-да, ту, в которой он выходил. И заодно брюки покажите, которые на нем были.
Ткань оказалась сухой, но при более внимательном осмотре на обшлагах обнаружилась черная грязь. Предъявленные ботинки тоже были облеплены грязью – невысохшей.
– Я вот что еще нашел, сэр, – доложил тот же сержант, который прежде принес ботинки. – Пощупал – ткань вроде влажная. – Он передал Кэмпбеллу какой-то синий саржевый балахон.
– Где он висел? – Инспектор провел рукой по ткани. – И верно, сыроват.
– У двери черного хода, аккурат над ботинками.
–
– Сыроват, – повторил Кэмпбелл, а про себя добавил: это говорю я, офицер полиции. – Итак, чья это вещь?
– Джорджа.
– Джорджа? Вам же было ясно сказано предъявить мне его одежду, всю без исключения.
– Так мы же… – Мать набралась храбрости. – Здесь перед вами, по моему разумению, и есть вся его одежда. А это старая домашняя куртка, сын ее не носит.
– Никогда?
– Никогда.
– А кто ее носит?
– Никто.
– Загадка, да и только. Вещь, которую никто не носит, висит у самой двери черного хода. Начнем сначала. Эта вещь принадлежит вашему сыну. Когда он в последний раз ее надевал?
Родители переглянулись. В конце концов ответила мать:
– Понятия не имею. Это же старье, в таком за порог не выйдешь, сын эту вещь не надевает. Разве что для садовых работ.
– Ну-ка, ну-ка. – Кэмпбелл подошел к свету. – Да, вот тут волосок. И… еще один. И… еще. Парсонс?
Сержант посмотрел и закивал.
– Позвольте взглянуть, инспектор. – Викарию показали куртку. – Где тут волосок? Не вижу никаких волосков.
Тут подключились мать с дочерью; как на базаре, каждая тянула к себе синюю саржу. Отстранив обеих, Кэмпбелл разложил куртку на столе.
– Да вот. – Он указал на самый заметный волосок.
– Какой же это волосок? – встряла дочь. – Это ровница. Волокно от ровницы.
– Что еще за ровница?
– Пряжа, рыхлая нескрученная пряжа. Кто рукоделием занимается, тот сразу распознает.
Кэмпбелл никогда в жизни рукоделием не занимался, но панику в девичьем голосе распознал сразу.
– Вы только посмотрите на эти пятна, сержант.
На правом рукаве было две кляксы: одна белесая, другая буроватая. Ни Кэмпбелл, ни Парсонс не высказали своего мнения вслух, но подумали об одном и том же. Белесое пятно – слюна пони, буроватое – кровь пони.
– Говорю же вам: это старая домашняя куртка. Сын бы в ней на прогулку не пошел. А к сапожнику – тем более.
– Тогда почему она влажная?
– Она не влажная.
Дочь предложила еще одно объяснение, чтобы выгородить брата.
– Быть может, она потому вам показалась влажной, что висела у самой двери.
Кэмпбелла это не убедило; он забрал куртку, ботинки, брюки и другие вещи, которые, судя по всему, надевались вчера; прихватил заодно и бритвы. Членам семьи дали указание не искать контактов с Джорджем вплоть до особого разрешения полиции. Одного подчиненного Кэмпбелл оставил у крыльца, другим приказал рассредоточиться по периметру дома. А сам в сопровождении Парсонса вернулся на луг, где мистер Льюис, завершив осмотр, получил разрешение забить животное. Протокол вскрытия он обещал прислать Кэмпбеллу на следующий день. Инспектор попросил, чтобы для него срезали лоскут кожи с крупа мертвого пони. Констеблю Куперу поручили доставить этот лоскут в Кэннок вместе с изъятой одеждой – на экспертизу доктору Баттеру.