Артур и Джордж
Шрифт:
Парсонс вместе с пятью констеблями-добровольцами провел обыск на ферме «Литтлуорт», включая все надворные постройки, но не нашел никаких особым образом заточенных режущих инструментов, не говоря уже о предметах, сохранивших следы крови или недавно оттертых дочиста. После обыска Кэмпбелл спросил сержанта, что тому известно о Джордже Эдалджи.
– Да как вам сказать, сэр, он ведь индус, правильно я понимаю? Ну, то есть полукровка. Росточку небольшого. С виду чудной какой-то. Стряпчий, живет с родителями, каждый день ездит в Бирмингем. В деревне ни с кем не общается – ну, сами понимаете.
– Значит, о его принадлежности к банде ничего не известно?
– Об этом и речи нет.
– Друзья?
– Неизвестно. Семья у них сплоченная.
– Да, я проверял. Они дали какой-нибудь повод?
– Кто их знает… Когда викария назначили в здешний приход, кое-кто… роптал. Люди говорили: дескать, сам черный, а с амвона вещает, что все мы грешники – ну, как-то так. Но с тех пор много воды утекло. Сам-то я в церковь не хожу. У нас в молельном доме, я считаю, люди поприветливей.
– Этот малый… сын… как по-вашему, в нем можно заподозрить конского потрошителя?
Прежде чем ответить, Парсонс пожевал губы.
– Инспектор, я, с вашего позволения, так скажу. Вот прослужите здесь с мое – и поймете, что заподозрить нельзя никого. И если уж на то пошло, не заподозрить тоже никого нельзя. Понимаете меня?
Почтальон предъявляет Джорджу конверт с официальным штемпелем: «Доплатное». Письмо пришло из Уолсолла, адрес и имя получателя выведены четко, аккуратно, поэтому Джордж решает доплатить. Это решение обходится ему в два пенса, что вдвое превышает стоимость отсутствующей марки. Ознакомившись с вложением, Джордж радуется: это заказ на «Железнодорожное право». Но почему-то ни денег, ни квитанции о почтовом переводе в конверте нет. А между тем отправитель запросил триста экземпляров на фамилию Вельзевул.
Через три дня на Джорджа вновь обрушивается лавина писем. В них – все то же, что и раньше: клевета, богохульство, психоз. Письма поступают на адрес его конторы: такое вторжение – это верх наглости: в конторе он обычно находит только спокойствие и уважение, здесь жизнь течет заведенным порядком. Первое письмо Джордж в порыве негодования выбрасывает; остальные складывает в нижний ящик стола, чтобы потом использовать в качестве улик. Он уже не тот мятущийся подросток из времен прежней травли; нынче он солидный человек, правовед с четырехлетним стажем. Может позволить себе не обращать внимания на такие пасквили, если сам того не хочет, или поступать с ними по своему разумению. А бирмингемские полицейские уж наверняка не страдают, в отличие от стаффордширских коллег, косностью и апатией.
Как-то вечером, сразу после 18:10, Джордж с сезонным проездным билетом в кармане и с зонтиком на согнутой руке вдруг ощущает постороннее присутствие: на ходу к нему пристроилась сбоку какая-то фигура.
– Как наши делишки, уважаемый?
Это Аптон; еще краснее лицом и толще, чем в прошлом, и, по всей видимости, еще глупее. Джордж не замедляет шага.
– Добрый вечер, – коротко отзывается он.
– Наслаждаемся жизнью, да? Крепко спим? – Прежде Джордж, наверное, встревожился бы, а может, даже остановился в ожидании вразумительных слов. Но теперь его голыми руками не возьмешь. – Лунатизмом, смею надеяться, не страдаем. – Тут Джордж сознательно ускоряет ход, чтобы сержант, держась рядом, пыхтел и отдувался. – Да только вот ведь какая штука: вся округа наводнена специальными констеблями. Буквально наводнена. Так что даже со-ли-си-тор не решится разгуливать по ночам. – Не останавливаясь, Джордж бросает презрительный взгляд на этого пустого, шумливого фанфарона. – О да, со-ли-си-тор. Надеюсь, такая профессия придется вам очень кстати, уважаемый. Как говорится, кто предупрежден, тот вооружен, или наоборот.
Об этой сцене Джордж дома не рассказывает. У него есть более насущные заботы: с вечерней почтой доставили конверт из Кэннока,
Я тебя не знаю, но иногда вижу на вокзале и догадываюсь, что при знакомстве ты бы мне не понравился – туземцев не люблю. Но считаю, что каждый заслуживает справедливого обращения, а потому пишу тебе это письмо, поскольку не верю, что ты причастен к жестоким преступлениям, которые нынче у всех на устах. Люди в один голос заявили, что это твоих рук дело, ведь здесь тебя за своего не держат, а ты спишь и видишь, как бы отомстить. Вот полицейские и взялись за тобой следить, да только ничего не выследили и теперь пасут кое-кого другого… Но если будет зарезана еще одна лошадь, все укажут на тебя, так что уезжай-ка ты в отпуск и пересиди где-нибудь следующее происшествие. По расчетам полиции, случится оно в конце месяца, как и предыдущее. Уноси ноги, пока не поздно.
Джордж и бровью не ведет.
– Клевета, – бросает он. – Более того, prima facie [5] я бы усмотрел в этом распространение заведомо ложных сведений.
– Опять то же самое, – говорит его мать, и Джордж понимает, что она на грани слез. – Все сначала. Они не успокоятся, пока нас отсюда не выживут.
– Шарлотта, – твердо говорит Шапурджи, – об этом даже речи быть не может. Мы никогда не покинем приход, разве что отправимся вслед за дядюшкой Компсоном. И если Господу угодно, чтобы на пути к вечному покою мы страдали, то не нам ставить под сомнение волю Господа.
5
С первого взгляда, по первому впечатлению (лат.).
А ведь Джордж порой оказывается близок к тому, чтобы поставить под сомнение волю Господа. Например: за что страдает его мать, сама добродетель, которая у них в приходе оказывает вспомоществование всем обездоленным и больным? А если, как утверждает отец, все сущее во власти Господа, то и Стаффордское подразделение полиции со своим пресловутым бездействием тоже в Его власти. Но Джорджу становится все труднее заговорить об этом вслух; есть вещи, на которые даже намекнуть невозможно.
К нему также приходит понимание того, что в этом мире он ориентируется чуть лучше своих родителей. Хотя ему всего двадцать семь лет, работа бирмингемского стряпчего раскрывает перед ним такие стороны человеческой природы, которые не видны сельскому викарию. Поэтому, когда отец предлагает направить очередную жалобу начальнику полиции, Джордж не соглашается. Энсон и в прошлый раз был настроен против них; если кому и жаловаться, то инспектору, который ведет следствие.
– Вот к нему я и обращусь, – говорит Шапурджи.
– Нет, отец, думаю, это по моей части. Я буду говорить с ним напрямую. А если пойти вдвоем, он чего доброго решит, что к нему нагрянула делегация.
Викарий ошарашен, но доволен. Его радует, что сын проявляет мужские качества; пусть делает, как знает.
Джордж составляет прошение о личной беседе: желательно не в доме викария, а в любом полицейском участке по выбору инспектора. Кэмпбеллу видится в этом некоторая странность. Он выбирает Хеднесфорд и просит сержанта Парсонса поприсутствовать.
– Благодарю, что согласились на эту беседу, инспектор. Спасибо, что выкроили время. У меня в плане три пункта. Но для начала прошу вас принять вот это.
У Кэмпбелла, которому сейчас под сорок, рыжие волосы, верблюжья голова и удлиненная спина, отчего сидя он выглядит еще более рослым, чем стоя. Протянув руку через стол, инспектор подвигает к себе подарок, томик «Железнодорожного права для „человека из поезда“», и бегло перелистывает пару страниц.
– Двести тридцать восьмой экземпляр, – сообщает Джордж. Получается более самодовольно, чем ему хотелось.