Артур и Джордж
Шрифт:
– Да, мои.
– Вы можете пояснить, что имелось в виду?
– Конечно. В течение некоторого времени я подвергался травле. На мое имя приходили анонимные письма, о которых я сообщал в полицию. Было совершенно очевидно, что за моими передвижениями и за домом священника ведется слежка. Из комментариев одного полицейского явствовало, что ко мне сложилось неприязненное отношение. А за неделю-другую до того случая поползли слухи о моем аресте. Создавалось впечатление, что полиция задалась целью доказать мою виновность – не важно в чем. Потому-то я и не удивился.
После
– Давайте обратимся к следующему высказыванию, которое вам приписывается. В Кэннокском мировом суде вам предложили освобождение под залог, но вы отказались. Вы можете объяснить суду почему?
– Охотно. Условия предлагались в высшей степени обременительные как для меня, так и для моих родных. Кроме того, я содержался в тюремном лазарете, где ко мне неплохо относились. Я готов был оставаться там до суда.
– Понятно. Констебль Мередит в своих показаниях заявил, что вы, находясь под стражей, сказали ему: «Я отказываюсь выходить под залог: случись сейчас новое злодеяние, всем станет ясно, что это не моих рук дело». Вы такое говорили?
– Да.
– И что имелось в виду?
– Только то, что я сказал. За недели и месяцы до моего ареста совершались жестокие нападения на животных, и я, не имея к этому никакого отношения, подозревал, что зверства будут продолжаться. В таком случае все вопросы были бы сняты.
– Видите ли, мистер Эдалджи, высказывалось предположение, которое, несомненно, прозвучит вновь, что у вас была зловещая причина отказаться от выхода под залог. И предположение это заключалось в следующем: грейт-уэрлийская банда, чье существование упоминается постоянно, хотя и абсолютно бездоказательно, собиралась вас вызволить, намеренно покалечив очередное животное, чтобы подтвердить вашу невиновность.
– На это могу лишь заметить, что, будь я достаточно изощрен, чтобы придумать столь хитроумный план, у меня хватило бы ума не проговориться об этом констеблю.
– В самом деле, мистер Эдалджи, в самом деле.
Во время перекрестного допроса мистер Дистэрнал, как и ожидал Джордж, проявлял желчность и неуважение. Исключительно для того, чтобы разыграть неподдельное удивление, он просил Джорджа объяснить какие-то подробности, на которых тот уже останавливался. Его стратегия сводилась к тому, чтобы показать, насколько изворотлив и хитер подсудимый и как он сам себя изобличает. Джордж знал, что пресечь это должен не он сам, а мистер Вачелл. Главное, считал он, не поддаваться на провокации, обдумывать каждый свой ответ, сохранять невозмутимость.
Естественно, мистер Дистэрнал не упустил случая подчеркнуть, что вечером семнадцатого Джордж дошел до фермы мистера Грина, и нарочито удивиться, почему подсудимый упустил из виду сей факт при даче свидетельских показаний. Обвинитель также проявил беспощадность, когда дело неизбежно коснулось волосков на одежде Джорджа.
– Вы под присягой показали, мистер Эйдлджи,
– Я сказал: возможно, они попали на мою одежду таким путем.
– Однако же доктор Баттер, насчитавший на вашей одежде двадцать девять волосков, которые затем исследовал микроскопом, показал, что по длине, окрасу и структуре они совпадают с теми, которые имелись на лоскуте кожи мертвого пони.
– Он не сказал «совпадают». Он сказал «схожи».
– Разве? – Мистер Дистэрнал на миг смешался и сделал вид, будто сверяется со своими записями. – В самом деле. «Схожи по длине, окрасу и структуре». Как вы можете объяснить такое сходство, мистер Эйдлджи?
– Никак не могу. Я не специалист по волосяному покрову животных. Единственное, что я могу сделать, – это предположить, каким образом волоски могли оказаться на моей одежде.
– «По длине, окрасу и структуре», мистер Эйдлджи. Неужели вы всерьез надеетесь убедить суд, что волоски на вашей куртке принадлежали корове из какого-то загона, притом что длиной, окрасом и структурой они не отличаются от волосков пони, зарезанного менее чем в миле от вашего дома вечером семнадцатого числа?
Джордж не нашелся с ответом.
Мистер Вачелл попросил мистера Льюиса еще раз занять свидетельскую трибуну. Полицейский ветеринар повторил свое заявление о том, что, на его взгляд, пони не мог быть убит ранее половины третьего ночи восемнадцатого числа. Тогда ему задали вопрос: каким инструментом возможно нанести подобную рану? Искривленным орудием с вогнутыми боками. А возможно ли, по мнению мистера Льюиса, нанести такую рану бытовой бритвой? Нет, по мнению мистера Льюиса, такую рану бритвой нанести невозможно.
Далее мистер Вачелл вызвал священнослужителя Шапурджи Эдалджи, который повторил свои показания о домашних условиях для сна, о ключе в дверном замке, о своем люмбаго и о времени пробуждения. Джордж впервые заметил, как сильно постарел отец. Голос его теперь звучал куда менее авторитетно; утверждения лишились прежней непререкаемости. Когда же мистер Дистэрнал поднялся со своего места для перекрестного допроса, Джордж всерьез забеспокоился. Излучая учтивость, обвинитель заверил свидетеля, что будет совсем краток. Однако это заверение оказалось насквозь ложным. Мистер Дистэрнал разбирал алиби Джорджа по крупицам и выкладывал их перед присяжными, словно впервые пытался точно оценить весомость и значимость фактов.
– Вы запираете на ночь дверь спальни?
Отец Джорджа не мог скрыть удивления, когда ему вновь задали этот вопрос. Пауза оказалась неестественно долгой. Затем он ответил:
– Да.
– И отпираете утром?
Еще одна неестественная пауза.
– Да.
– А куда вы убираете ключ?
– Ключ остается в замочной скважине.
– Вы его не прячете?
Викарий посмотрел на мистера Дистэрнала, как на дерзкого школяра.
– С какой стати я должен его прятать?
– Вы никогда его не прячете? И никогда не прятали?