Асфальт

Гришковец Евгений Валерьевич

***

Мишин телефон сработал минут через пять после того, как они вернулись к своему столу. К этому моменту Сергей, не скрываясь, поедал глазами Соню через стол. Он даже задул свечу, которая стояла между ними посреди стола и мешала смотреть. Телефон Сергея часто звонил, но он, не глядя, сразу нажимал отбой. Стёпа что-то начал рассказывать всем сразу.

Миша ждал звонка и был к нему готов, но всё равно вздрогнул, когда телефон сработал. Он не сомневался в том, кто ему звонит. Он сразу встал, извинился и пошёл в сторону гардероба.

– Не глупи, Миша, – услышал он голос Сергея вслед.

Не

оборачиваясь, Миша отмахнулся. Он быстро шёл к гардеробу и судорожно вспоминал подготовленные и продуманные слова, но не мог их вспомнить.

– Ну, говори, что надумал, – услышал Миша уже ненавистный ему голос. Он не мог по голосу определить возраст говорившего, но почему-то ощущал обладателя этого голоса как человека существенно себя старшего. Хотя голос не был определённо пожилым или каким-то взрослым. Просто в голосе чувствовалась сила и ледяная уверенность. – Я тебе дал достаточно времени.

Миша очень хотел сказать, чтобы звонивший не обращался к нему на «ты», но не решился.

– Я понял, в чём недоразумение, – ответил Миша, пытаясь говорить тоном человека, который хочет сообщить хорошую новость. Интонация получилась какая-то нарочито дружелюбная, а стало быть, трусливая. Миша понял это, но продолжил, как начал. – Дело в том, что, если я не ошибаюсь, вам звонили с моего телефона. У вас, видимо, определился мой номер. Звонила молодая женщина. Я с ней незнаком. Она просто на улице попросила меня дать ей телефон. Она сказала, что ей нужно срочно позвонить. Я дал ей телефон. Она позвонила, вернула мне телефон, и больше я её не видел. Вот и всё.

В телефоне повисла короткая тишина.

– Где она? – услышал Миша после паузы.

– Я же вам сказал, что я не знаю. Я видел её одну минуту.

– Я понял, что ты решил выкручиваться, – голос зазвучал тише и от этого страшнее, – не хочешь говорить, кто ты ей? Ладно. Это расскажешь позже. Где она?

– Я же говорю… Это какой-то нелепый разговор.

– Помолчи, – резко оборвал его голос. И снова повисла пауза. Но в том, как прозвучало это «помолчи», было больше нервов, чем обычно. Миша замолчал и ждал. – Ты хочешь мне сказать, что она на улице подошла к какому-то тебе и попросила телефон позвонить? Ты сам-то понимаешь, что ты лепечешь? Ты что, от страха ничего лучше придумать не можешь?

Голос изменился. Что-то в нём изменилось. Исчезла та самая завораживающая, ровная интонация.

– Я не лепечу. И я не понимаю, почему я должен тебя бояться. Я сказал, как было дело, – Миша заговорил быстро, зло и решительно, – и я думаю, что мы уже слишком долго разговариваем. Я не знаю, кто такая она, не знаю и не желаю знать, кто такой ты. Хватит мне звонить. Разговор окончен.

Он хотел отключиться, но не успел. Самую малость не хватило решительности.

– Ты мне зубы не показывай. Почему тебе меня надо бояться, ты сам знаешь. А рассказывать мне про случайные встречи на улице не надо. Не зли меня. Тебе не надо меня злить, – интонация стала прежней, но Миша уже не впал в оцепенение. – Кому-нибудь другому рассказывай про случайные встречи. Если я с тобой разговариваю, значит, это уже не случайность. Ты меня понимаешь? Ты же не дурак…

– Я тебя понимаю, – перебил говорящего Миша, – и не тебе передо мной изображать Господа Бога. Ты намекаешь, что ты тоже не дурак. Так и не будь дураком. Я сказал, как было. Это всё!

– Я понял, что ты меня ещё не понял, – был моментальный ответ, и Мише снова не удалось эффектно закончить разговор. – Хорошо, поговорим завтра и по-другому.

– Завтра разговора не будет…

– Ой ли?! Посмотрим…

И телефон замолчал. Последняя фраза прозвучала почти весело. Миша выругался про себя очень грязными словами. Он снова ругал себя за нерешительность

и за то, что не победил в разговоре. Но при этом он твёрдо решил, что больше он говорить со страшным собеседником не будет.

***

Он мыл лицо холодной водой в туалете ресторана, потом тёр его бумажным полотенцем. И он думал о том, боялся бы он так этого голоса и всей этой нелепой ситуации, в которой, если разобраться, и бояться-то нечего, если бы давно, ещё мальчишкой, в Архангельске, он не столкнул бы с крыши человека. Если бы не жил он много лет с этой страшной тайной. Если бы не боялся он много лет обязательного наказания. Если бы не мучили его страшные воспоминания тех самых мгновений, не совесть и ужас содеянного, а именно воспоминания, сны и ожидание того, что тайное станет явным. Боялся бы он так теперь, если бы прожил всю свою жизнь без этого страха, или, наоборот, смело и спокойно отмахнулся бы от угроз.

«А вот теперь всё! – сказал Миша себе. – Стыдно, брат, так трусить! Стыдно! Где там водочка? Где там мои друзья?»

***

Когда он вернулся к столу, возле стола на подставке стояло блестящее ведро для льда. Из ведра, как застывший салют, торчал огромный букет алых роз.

– Миша, – громко приветствовала его Соня, – ко мне наконец-то начали приставать. Ты не соврал!

– Это Сергей пристаёт, – быстро сказал Стёпа.

– Я пристаю, это правда, – улыбаясь всеми зубами, подтвердил Сергей, – и я обещаю, что продолжу начатое. Скажи мне, Миша, – сказал он, обращаясь, как бы тайком, к Мише, но во всеуслышание, – а Соня всегда так пьёт?

– Не всегда, – ответил Миша, – но может. Она может! А тебе что, не нравится?

– Нравится! Мне всё очень нравится! – сказал Сергей. Мишу ещё колотило от внутренней нервной дрожи. Но он чувствовал, что эта дрожь отпускает.

– Сёпа, налей мне, пожалуйста! – сказал Миша. – Я скажу тост.

– Нет уж, сейчас я скажу тост, – заявила Соня решительно и, слегка покачнувшись, встала, – сядь, Миша. Так вот… – Она подняла свой коньяк и обвела всех взглядом. – Я не знала ещё утром, да что там, ещё пару часов назад я не знала, что буду сидеть в такой прекрасной компании, что мне будут дарить цветы и что мне будет так хорошо. Я думала, что выпью и буду плакать дома в подушку… Ой! Простите, я уже пьяная… Но я скажу. Так вот! Поздравьте меня! Я вчера вот этой рукой, – она переложила бокал с коньяком из правой руки в левую и растопырила пальцы правой руки, – дала по роже мужчине, которого три года считала мужчиной. Как бы это удивительно ни звучало, можете мне не верить, но я в первый раз в жизни дала по роже мужику…

– Это тост! – почти вскричал Сергей.

– Подожди… – отмахнулась Соня той самой рукой, которую демонстрировала. – Я три года ждала от человека… Короче, он оказался занудой, трусом и жадиной. Я дала ему по роже и всю ночь плакала. А теперь вот, – она поцеловала свою руку.

– Ну это-то точно тост? – развёл руками Сергей.

– Не спеши, Серёжа! – досадливо и растягивая слова, сказала Соня. – А сегодня я, к чертям, уволилась с работы из конторы, на которую горбатилась пять лет с самого её основания. По роже мне никого ударить там не удалось, но почти… И вот я хотела выпить с подружками и плакать… Я очень боюсь! Я ни хрена не знаю, как мне жить дальше, я не представляю себе, кем и где я буду работать завтра. Мне, ё-моё, через месяц стукнет тридцать лет, у меня дома спит сын, надеюсь, что спит, которому летом, ё-моё, стукнет восемь. Я думаю, что это полный пиздец! Но я сейчас счастлива. За вас, ребята! Плакать буду завтра.