Асмодей
Шрифт:
– Здесь нет безгрешных, – спокойно произнес он. – Нет тех, кто сможет без внутреннего содрогания заглянуть в мутное отражение собственной души. Это вечный бич, вечное напоминание и вечное ожидание неизбежности!
– Какой неизбежности? – не понимая смысла его слов, переспросила Аврора, проследив за его взглядом. На самой вершине алькова, слившись с резной рамой, полукругом сияла латинская надпись, нанесенная поверх енохианских символов: «Memento Mori Samael». – Помни о Смерти, Самаэль, – перевела она, вопросительно глядя на Люцифера. – Что это?
– Место последнего упокоения, – с некой тоской взглянув на соседнюю нишу, ответил Владыка Бездны, – место, отведенное для меня. Вечная память и вечное предостережение!
– Самаэль…
– Это имя некогда принадлежало
– Она была живой?
– Какая-то часть ее жива до сих пор, – произнес Люцифер, снимая желтоватую паутину с ажурной рамы, – просто заперта в ином мире на веки вечные.
– Возлюбленная Бога умирает первой, – прочитала Аврора, с грустью глядя на открывшуюся взгляду надпись.
– Она была одной из вас? Поэтому он заточил ее?
– Она никогда не была одной из нас…она была до нас, до сотворения, – освобождая черный алтарь для какого-то ритуала, ответил Люцифер. – Ты думаешь, что Ад был создан для таких, как я? Нет! В действительности эта проклятая пустошь намного старше, ибо Она стала ее первой узницей. Люди знают о сотворении мира ровно столько, сколько им дозволено было узнать, но нам… нам известны тайны, сокрытые печатью Господа. И они куда страшнее всех ваших интриг, ибо знание их способно перевернуть весь мир.
– Кто она?
– Она начало и конец всего, она гармония, от которой Он так старательно пытался избавиться, – Люцифер полоснул ладонь кинжалом, лезвие которого было целиком сделано из метеоритного камня, и темная, почти черная кровь, хлынула в чашу, что покоилась на левом краю алтаря. – Неужели ты думаешь, что венец творения принадлежит только Господу? О, нет, все было иначе. Скажи мне, может ли существовать день без ночи? Добро без зла? Жизнь без смерти? Святость без искушения? Думаешь, человек оценил бы дар существования, не познав боль утраты? В этом и есть суть равновесия! Ты спрашиваешь кто она? Если Бог – это свет и отец всего сущего, скажи мне, кто же мать?
– Тьма, – не веря своим ушам, произнесла она.
Аврора уже слышала подобные речи от Асмодея, но тогда не придала им должного значения, посчитав, что это очередная попытка совратить ее душу, теперь же она, наконец, смогла познать истинную природу этих слов, и правда эта обрушилась на нее всеми своими сложностями и противоречиями. Так что постигать ее приходилось теперь почти в одиночку, поскольку на помощь Асмодея сейчас рассчитывать было глупо, а расспрашивать Люцифера она боялась.
– Да, – кивнул Люцифер, наполняя кровью вторую чашу. – Именно от нее людям и всем прочим порождениям был дарован мятежный дух, который вкупе со свободой выбора привел многих грешников к вратам Ада, а праведников в райские кущи. Именно от союза Света и Тьмы в наших душах родились такие противоречивые эмоции, как любовь и ненависть, сострадание и презрение, гнев и покой, счастье и горе, корысть и самопожертвование. Но зло оказалось куда более притягательным для слабых духом, чем добро. Мечты Создателя о Царствии небесном на земле не оправдались, и Он решил навечно заточить ту, что стала тому причиной, более того, Он решил уничтожить память о ней, присвоив право творения себе, однако не смог закончить начатое до конца. Тьма стала такой неотъемлемой частью нас, что вырвать ее из сердец даже спустя века не представлялось возможным. Такую наследственность не изничтожить, – усмехнулся он. – Но ничто не проходит даром, решения всегда влекут за собой последствия: в рядах небесного воинства произошел раскол: не все из нас были готовы смириться с участью, которая постигла нашу Мать. Дальше история тебе известна: мятеж, небесная битва, низвержение… заточение. Как преданные сыновья, мы разделили участь той, чья кровь бурлила в наших венах. Вот она – ирония! По заветам Творца людям должно чтить своих родителей, но в нашей ситуации –
– Мне жаль, – только и смогла вымолвить Аврора.
– Жаль? Не стоит! Таких, как мы не принято жалеть! – усмехнулся он, становясь по центру подле алтаря.
Темнейший князь замолчал, устало прикрыв веки, со стороны скорее напоминая человека, пытающегося принять какое-то судьбоносное решение, чем на грозного властелина Преисподней, но секундой спустя глаза Люцифера распахнулись, излучая такой яркий свет, что Аврора прищурилась. Тишину разрушил его голос, который из привычного слуху приятного баритона стал похож на отвратительный звук пилы: оглушающий и раздирающий душу на части. Енохианские заклятия разнеслись по огромному залу, отражаясь от стен и заставляя закипеть воду в разлившемся под ногами озере. В то же мгновение кровь, наполнившая чаши у алтаря забурлила и вспыхнула синим пламенем, выпуская черные клубы дыма.
– О, силы небесные, – одними губами прошептала Аврора, с трепетом наблюдая за тем, как дым спиралью окутывает высокую фигуру Люцифера, наполняя собой все его существо.
С первым же вдохом горячий дым наполнил его легкие, заставляя откашливаться и беспомощно ловить ртом воздух, пытаясь снова вдохнуть. Владыка пошатнулся назад, но решимости не утратил. Тем временем пламя, вырвавшееся из чаш, растеклось по алтарю, вставая перед ним стеной. Люцифер простер руки в стороны, пытаясь держать огонь в узде, потому и концентрировался на том, чтобы контролировать стихию, а не тушить. Сейчас все вокруг утратило для него значение: не важно, что за порогом обители бесчинствует война; не важно, что голова разрывается от боли, а силы покидают тело. Он выдержит, пройдет испытание и получит благословение. Он обязан!
В какой-то момент Владыка и вовсе потерял границу между собой и пламенем. Казалось, они слились воедино в страшном противоборстве. Великая сила – огонь! Обычно родная для падших стихия сейчас превратилась в смертельного врага, но даже не смотря на это, она была прекрасна в своей первобытной жажде уничтожения. Огонь танцевал перед Люцифером, его оранжево-красные и синие языки оставляли на коже поцелуи, а завораживающее волшебство царило в каждом его движении. Владыка чувствовал его красоту, как раскаленную лаву в собственных венах; чувствовал, как тело откликается на этот зов; чувствовал, как сгорает под натиском этого пламени.
«Отступись», – твердило его сознание, – «есть силы, совладать с которыми не сможешь даже ты!» – но в тот момент, когда он готов был отступиться, женский голос прозвучал где-то на дальних рубежах его сознания, – «Никакой огонь не опалит твои крылья, ибо ты и есть огонь!»
Это было то самое благословение, коего он так ждал. Вдохнув последнюю порцию ядовитого дыма, он вдохнул и неведомую досель силу Тьмы. Она прошла сквозь его тело, наполнила каждую клеточку, создавая незримый щит между ним и пламенем. Будто почувствовав это, первородная стихия, вспыхнув в последний раз ярким заревом, начала медленно угасать, пока и вовсе не исчезла.
Опустив дрожащую от напряжения руку, Люцифер устало привалился спиной к зеркальному камню. Дыхание его сбилось, перед глазами стояла кровавая пелена, но разве эта высокая плата за обладание столь великой силой? Он довольно усмехнулся.
– Ну что, мадемуазель Д’Эневер, – произнес он, ловя на себе наполненный ужасом взгляд Авроры, – первый шаг к победе сделан.
– Мессир, – пролепетала она, – Ваше лицо…
Инстинктивно Люцифер коснулся собственной щеки, чувствуя, как гладкую доселе кожу избороздила паутинка шрамов. Воззрившись в отражение на каменной глади, он отшатнулся в сторону. Будто из потустороннего мира на него смотрело существо абсолютно незнакомое: лицо обезобразили синие, напоминающие вздутые вены, рубцы; выцветшие глаза налились кровью; губы посинели, а кожа на левой щеке обвисла, как у древнего старца. Нет, зеркала не врали. Никогда не врали! И сейчас они отражали всю глубину его жертвы, ибо от лучезарной внешности падшего архангела не осталось и следа.