Аспазия

Маутнер Ф.

Он вдруг замолчал и еще более покраснел.

С улицы донесся громкий шум от проходившей мимо толпы вакханок. Сверкали факелы, слышалось веселое пение и громкие восклицания, а наверху юноша и девушка молча и в смущении стояли друг против друга, не осмеливаясь первым протянуть руку.

— Они любят друг друга, — сказал Перикл Аспазии, — они любят друг друга, но, не плотской земной любовью, они говорят только о жертвах, которые готовы принести друг другу.

— Да, они любят друг друга такой любовью, которую могли придумать только Манес и Кора. Любовь заставила их потерять всякую веселость, они бледны

и печальны, и хотя знают, что любят и любимы, но не наслаждаются своей взаимной любовью, даже не осмеливаются поцеловать друг друга.

Вечером того же дня у Перикла собралось небольшое общество. В числе гостей были Каллимах с Филандрой и Пазикомбсой.

На этот раз гости собрались не в столовой, а в открытом, обширном перистиле, при свете чудной, весенней ночи.

Перикл по обыкновению рано удалился. Вдруг появился Алкивиад с несколькими друзьями.

При его появлении, Кора с испугом сейчас же убежала. Когда Алкивиад заметил это, он решил не отходить от прелестной Зимайты, но та гордо оттолкнула его. Она презирала его с той минуты, когда он унизился настолько, что в своем любовном безумии проявил по отношению к Коре насилие. Остальные девушки так же его порицали.

Долго старался он примириться с разгневанными, но напрасно.

— Ах, так! — воскликнул он, — Кора убежала от меня, Зимайта поворачивается ко мне спиной, вся школа Аспазии глядит на меня сердито и хмурит лоб, как старый Анаксагор, хорошо же! Если вы все меня отталкиваете, то я обращусь к прелестной Гиппарете, очаровательной дочери Гиппоникоса.

— Сколько угодно, — сказала Зимайта.

— Я это сделаю! — вскричал Алкивиад, — ты не напрасно бросаешь мне вызов, Зимайта. Алкивиад не позволит с собою шутить. Завтра, рано утром, я отправлюсь к Гиппоникосу и буду просить руки его дочери. Я женюсь, сделаюсь добродетельным, откажусь от всех безумных удовольствий, и употреблю свое время на то, чтобы покорить Сицилию и заставить афинян плясать под мою дудку.

— Гиппоникос не отдаст тебе своей дочери! Он считает тебя великим негодяем, — заявил юный Каллиас, поддерживаемый присутствующими.

— Гиппоникос отдаст за меня свою дочь! — спорил Алкивиад, — отдаст даже, если бы я непосредственно перед этим дал ему пощечину — хотите держать со мною пари? Я дам Гиппоникосу пощечину и вслед за тем буду просить руки его дочери и он отдаст мне ее!

— Ты хвастун! — закричали друзья.

— Ставлю тысячу драхм, если согласны.

— Идет! — приняли предложение Каллиас и Демос.

— Отчего же мне не сделаться добродетельным, — продолжал Алкивиад, — когда вокруг меня я вижу так много печальных предзнаменований: достаточно того, что Кора убежала от меня, Зимайта отказывается говорить со мной, Теодота сошла с ума, я должен был перенести измену моего старейшего и лучшего друга, который женился.

— О ком ты говоришь? — спросили гости.

— О ком же другом, как не о Сократе, — отвечал Алкивиад.

— Как! Сократ женился? — спросила Аспазия.

— Да, — сказал Алкивиад, — он втихомолку женился и теперь его нигде не видно.

— Как это случилось? Я ничего не слышала об этом.

— Недели две тому назад, я стоял на одной из уединенных улиц, разговаривая с приятелем, вдруг отворилась украшенная цветами дверь и из нее показалось шествие музыкантов и певцов,

с факелами в руках и венками на головах. За шествием следовала невеста под покрывалом, шедшая между женихом и ее посаженным отцом. Все трое сели в стоявшую перед домом, запряженную мулами, повозку. Затем вышла мать невесты с факелом, которым она зажигает огонь в очаге молодых, за ней следовали остальные гости. Повозка тронулась и направилась по улице к дому жениха, сопровождаемая музыкой, пением и веселыми выкриками. Жених был никто другой, как Сократ, а посаженный отец его невесты — ненавистник женщин, Эврипид.

— А невеста? — спросили гости.

— Она — дочь простого человека, но сейчас же забрала бразды домашнего управления в железные руки и сумеет прекрасно вести хозяйство на то немногое, что Сократ унаследовал после отца. Старый мир, кажется, хочет разрушиться: Сократ женился, Теодота сошла с ума, прибавьте к этому, что в Эгине и в Элевсисе, как говорят, произошло несколько случаев чумы, которая уже давно свирепствует на египетском берегу. Сегодня на Агоре заметили подозрительную маску, под которою, как говорят, скрывался Танатос или чума, или что-нибудь еще ужаснее в этом роде. Если еще и я женюсь на дочери Гиппоникоса, то эллинское небо станет пепельного цвета. Но сегодня еще будем веселиться, клянусь Эротом с громовой стрелой! Начнем веселую войну против скучного могущества, которое угрожает победить нас! Будем смеяться над всеми предзнаменованиями и, если бы веселость исчезла во всей Элладе, то пусть ее найдут в этом кругу! Не прав ли я, Аспазия?

— Ты прав, в борьбе против всего скучного, мы твои союзники, — ответила Аспазия.

Аспазия приказала подать новые кубки, которые были быстро осушены и снова наполнены. Возбужденные духом Диониса веселые шутки, смех и пение раздались в перистиле.

Наступила полночь.

Вдруг внутренняя дверь в перистиль отворилась и из нее медленно, как привидение, с закрытыми глазами, появился Манес: странная болезнь подняла его с постели.

При виде бродящего с закрытыми глазами Манеса, веселость гостей исчезла. Все с ужасом, молча смотрели на призрачного посетителя…

Пройдя через перистиль, он направился к лестнице, которая вела наверх на плоскую крышу дома.

Когда прошел испуг Алкивиад воскликнул:

— Так наказывает Дионис тех, кто противится его веселому культу! Пойдемте за этим ненавистником богов, мы разбудим его и силой заставим принять участие в нашем пиршестве.

При этих словах большая часть присутствующих бросилась на крышу дома.

Когда они поднялись, то их взглядам представилось зрелище, снова повергшее их в ужас: Манес шел по карнизу, с закрытыми глазами, рискуя каждую минуту упасть.

Позвали Перикла. Он также был испуган, увидав юношу и сказал:

— Если он проснется в это мгновение, то ему нет спасения, а, между тем, приблизиться к нему невозможно.

В ту минуту на крыше появилась Кора.

Страшно испуганная, бледная, как смерть, с широко раскрытыми от страха глазами, смотрела она на Манеса. Услыхав слова Перикла, она вздрогнула, затем, бросилась к тому месту, где был Манес. Твердо сделала она несколько шагов по опасному пути и, схватив юношу за руку, быстро повела его за собою до тех пор, пока не почувствовала под ногами твердой почвы.