Аспазия

Маутнер Ф.

Несколько дней спустя после собрания на Пниксе, Сократ вошел в дом Перикла.

Аспазия с радостным воодушевлением говорила о предстоящей войне с дорийцами и с досадой — о разногласиях на Агоре.

— Из-за этих людей, — говорила она, — цвет Эллады скоро завянет.

— Цвет Эллады скоро завянет! — воскликнул Сократ, — разве это возможно? Ты ошибаешься. Давно ли стоя перед оконченным Парфеноном, ты говорила, что Эллада приближается к своему расцвету?

Аспазия сидела с Сократом в роскошно убранном покое, воздух которого был наполнен чарующим ароматом. Ее лицо светилось чарующей веселостью, она казалась в прекраснейшем расположении духа.

Крылатая

любимица Аспазии — голубка со сверкающими, белыми перьями, с прелестным голубым ожерельем на шее летала по комнате.

Нередко голубка опускалась на плечо Аспазии, ища обычного лакомства, то садилась на голову Сократа и была так навязчива, что Аспазии несколько раз приходилось спасать гостя от надоедливой птицы. Сократ не помнил, чтобы когда-либо видел Аспазию такой веселой и непринужденной, и чем веселее и непринужденнее она становилась, тем молчаливее, задумчивее делался он. Голубка с воркованьем снова села на голову Сократа, но на этот раз крепко вцепилась в его волосы. Аспазия поспешила ему на помощь, чтобы выпутать когти голубки из волос. Непосредственная близость благоухающего женского тела не могла не волновать Сократа. Грудь красавицы поднималась и опускалась перед самым его лицом, почти под самыми его губами; малейшего движения было достаточно, чтобы прикоснуться к этим чудным волнам. Ни одна морская волна не движется так лукаво, не грозит такой опасностью, как грудь женщины. Губы Сократа были так же близки от груди Аспазии, как некогда в лицее — от ее розовых губок. Одно малейшее движение и снова, воспламененный Сократ, перенес бы позор, еще более оскорбительный, чем прежде, но он спокойно поднялся и сдержанно сказал:

— Оставь голубку, Аспазия, я думаю, что недорого заплачу мстительной птице, если оставлю в ее когтях лишь прядь своих волос.

Какой демон, какой лукавый Эрот руководил птицей? Теперь она схватилась когтями за то место, где пряжка удерживала на плече Аспазии узкие полы хитона. Птица дергала ногой, чтобы освободиться до тех пор, пока пряжка не расстегнулась и упавшая ткань не обнажила прекрасного тела красавицы.

— Принеси эту птицу в жертву Харитам, — сказал Сократ, — набрасывая свой плащ на красавицу и вышел.

Гордая милезианка побледнела. С волнением, дрожащей рукой, схватила она серебряное зеркало и в первый раз испугалась выражения своего лица.

Неужели красота перестала быть всепобеждающей?

Глава XI

Юный Алкивиад был в восторге, когда, наконец, его желание сразиться за греческую честь, было исполнено и ему, так же как и Сократу, выпало принадлежать к числу граждан, которых посылали на осаду, отпавшего от Афин, города Потидайи.

Алкивиад все еще продолжал свой безумный образ жизни и постоянно давал обильную пищу для сплетен афинянам. Он основал так называемое общество Итифалийцев, в котором собирались избраннейшие молодые люди, чтобы вместе предаваться разнузданной веселости. Как и можно было ожидать от общества, принявшего свое название от имени Итифалоса, уже посвящение в это общество было шутовским и неприличным. Принимались в него только те, кто доказывали, что они достаточно послужили в честь Итифалоса.

В насмешку над афинскими обычаями, воспрещавшими утренние попойки, Алкивиад со своими товарищами устраивал утренние кутежи. Не зная предела в своей дерзости, он даже заказал живописцу нарисовать себя сидящим на коленях молодой гетеры и все афиняне сбегались посмотреть на картину.

У него была собака, которую он очень любил и называл Демоном и было забавно

слышать, как он, точно Сократ, говорил о своем демоне. И если сын Кления никогда не останавливался перед тем чтобы поднять на смех Сократа, то ничто также не удерживало его от того чтобы называть этого человека, перед всем светом, своим лучшим другом. Действительно, он продолжал еще быть привязан к задумчивому мечтателю и философу, хотя тот, очевидно, не имел никакого влияния на его поступки.

Когда Алкивиад отправился к Потидайи, у него был щит отделанный слоновой костью и золотом, а на щите изображен Эрот, вооруженный стрелами Зевса. Эрот, вооруженный стрелой громовержца! Блестящая мысль, достойная эллинского ума.

В Афинах была женщина, страшно огорченная, когда Алкивиад собирался оставить город — женщина, которая долго не знала ни горя, ни любви, которая презирала не только цепи Гименея, но и узы Эрота, женщина, которая говорила о самой себе: «я жрица веселья, а не любви». Этой женщиной была Теодота. Юный Алкивиад смотрел на нее, как на свою наставницу на пути наслаждений. Его тщеславию льстило, что он обладает если не красивейшей, то известнейшей гетерой в Афинах. Теодота также гордилась тем, что пленила Алкивиада, и это увеличивало ее славу…

Алкивиад ни с кем не любил проводить время, как с черноокой коринфянкой, водил своих друзей в веселый дом Теодоты, и ее веселость, не менее чем ее красота, оживляли пиры Алкивиада. Но Теодота мало-помалу сделалась не так весела, какой была вначале своих отношений с Алкивиадом. Юноша был слишком хорош, чтобы женское сердце, хотя и никогда еще не любившее, не было тронуто этой красотой. Сначала она мало беспокоилась о том, что ее юный друг, кроме нее улыбается еще и другим женщинам — гетерам. У нее и самой в доме были веселые и очаровательные приятельницы. Но скоро Алкивиад, не без недовольства начал замечать, что поведение коринфянки все более и более изменяется. Она начала казаться задумчивой и серьезной, часто вздыхала, ее веселость стала искусственной. Часто она страстно обнимала юношу, как бы желая удержать его при себе навсегда. Слезы примешивались к ее поцелуям и, когда Алкивиад при ней был любезен с другой женщиной, она бледнела и губы ее дрожали от ревности.

Эта перемена характера Теодоты не нравилась веселому и легкомысленному юноше: вся прелесть, все очарование Теодоты пропало — она стала казаться ему только скучной. В те минуты, когда она предавалась ревнивым упрекам, он выходил из себя. Она клялась, что любит его, что будет принадлежать только ему одному, а он был совершенно к этому равнодушен.

Когда Алкивиад отправился в лагерь при Потидайи, он благодарил богов, что, наконец, избавился от этой женщины.

Маленькое государство не может иметь большого сухопутного войска, а скорее может иметь хороший флот. В таком положении были и афиняне, когда спартанский царь, Архидам, с шестьюдесятью тысячами пелопонесцев, напал на Аттику; союзники могли оказать помощь Афинам тоже только на море.

В то время как флот готовился, народ, гонимый нашествием Архидама, бежал в город. Все пространство между городом и Пиреем было заполнено беженцами и там раскинулся настоящий палаточный город, бедные размещались даже в громадных бочках, которые употреблялись для вина.

С городских стен можно было видеть сторожевые огни пелопонесцев, расположившихся на полях и покрытых виноградниками холмах, но, благодаря укреплениям, возведенным усердием Перикла, город был надежно защищен от нападения. Верный своему плану Перикл выслал из ворот города только конницу для присмотра за стенами.