Аспект белее смерти
Шрифт:
Лука махнул рукой:
— Забудь.
Когда подошли к Гнилому дому, из окна высунулся Хрип.
— Сейчас открою! — крикнул он и скрылся из виду.
Мы поднялись по лестнице и уткнулись в запертую дверь. Вскоре мальчишка распахнул её и с брусом в руках посторонился, запуская нас внутрь.
— Это чего ещё? — удивился я.
— Я распорядился, — пояснил Лука. — А на ночь ещё и ставни закрывать теперь будем. — Он проходить в дом не стал и сказал: — Ладно, побегу.
— Мы бы и сами дошли! — выкрикнула ему вслед Рыжуля,
— Ага, давай! — оживился Хрип.
Вот, честно говоря, если б не он, точно бы никуда не пошёл, а так сослался на неотложные дела.
— Вернусь — покажу, — пообещал я. — Хрип, запри за мной. Никому чужому не открывай.
— Да уж понятно! Не маленький!
Рыжуля не сказал ни слова. Надулась.
Но на свой островок я бы мог и не ходить. Вдыхал, тянул, толкал, бил — и всё без толку. Только голова кругом пошла, глотка пересохла и ноги подгибаться начали. Едва с бревна в грязь на обратном пути не сверзился.
Ладно хоть ещё Рыжуля сменила гнев на милость, когда погонял по пальцам пару медяков, заставляя исчезать то одну монету, то обе сразу. А потом в руке и вовсе возник сорванный по дороге домой цветок.
Рыжуля приняла его и рассмеялась.
— У тебя талант, Серый!
Талант — да. Но не тот.
Ночью разбудил истошный вопль. Мы с Лукой вмиг спустились с чердака и обнаружили в общей комнате перепуганную малышню, а Сивый аж трясся и тыкал пальцем в дверь.
— Там! — лязгая зубами, выдал он. — Кто-то скрёбся!
Хват приподнял шторку ночника и погрозил ему кулаком.
— Задрал уже со своими дурацкими шутками!
— Да серьёзно! — завопил Сивый, чуть не плача. — Скреблись!
— Ша! — веско произнёс Лука, подступил к двери и прислушался, после даже приложился к ней ухом. — Тихо всё.
— Да мышь, наверное, была! — зевнув, заявил Гнёт.
— Какая мышь среди болота?!
— Летучая, дурень! Нет, одержимый за тобой припёрся!
Понемногу все угомонились, а утром мы с Лукой тщательнейшим образом изучили дверь, но так в итоге и не решили, прибавилось ли на досках за минувшую ночь царапин или нет. Условились на будущее не только закладывать её брусом, но ещё и чем-нибудь подпирать.
А дальше всё пошло своим чередом. По утрам я посещал службы в церкви Серых святых, затем шёл на рынок играть в пристенок, орлянку или чику, затем наведывался к двоюродному брату и брал у него уроки грамматики, а после пытался дотянуться до энергии неба на своём крохотном островке посреди болота. Терпел неудачу за неудачей, но не унывал и развлекал Рыжулю фокусами.
Девчонка эти дни сиднем сидела дома и всю плешь Луке из-за этого проела, но тот и слушать ничего не желал. Скрипач как сквозь землю провалился, и хоть взрослые фургонщики на Заречную сторону больше не наведывались, зато по округе начали шастать смуглые и черноволосые мальцы. Местные босяки мигом позабыли о разногласиях
И ещё — осень. Осень была уже не за горами, а сотни целковых у нас не набиралось даже близко. Лука мрачнел с каждым днём. Как-то он отозвал меня в сторонку и сказал:
— Серый, прекращай балду пинать. У нас денежное дельце наклёвывается, надо подсобить.
— Излагай, — попросил я.
— Яру наводку со дня на день подгонят, работать придётся в Яме. Есть шансы тамошнего делягу крупно обнести и большой куш сорвать. Ты бы послонялся, присмотрелся. Просто надо знать, куда бежать, если жареным запахнет. Прихватят на горячем — пропадём с концами.
Яма была округой беззаконной, чужим босякам туда ходу не было, и самое главное — не имелось там и кого-то вроде нашего Барона. Шайки почём зря грызлись друг с другом, и никто ни за что не отвечал. Ограбили, раздели, пырнули ножом — дело житейское, жаловаться некому. Мы в Яму сроду не совались.
Я вздохнул и пообещал:
— Схожу. — Потом спросил: — Нашим-то как объяснишь, что Яр наводку дал? Они ж его поколотят!
Лука усмехнулся.
— Скажу, должок стребовал.
Так вот и вышло, что вместо болтовни с Рыжулей мне пришлось тащиться в Яму.
— Ты куда такой красивый собрался? — удивилась девчонка.
— По делам, — сказал я с тяжёлым вздохом.
— Такие все деловые стали! — фыркнула Рыжуля и прищурилась. — А меня с собой возьмёшь? — И рассмеялась. — Я тебе пригожусь!
— В другой раз, — отшутился я.
— Я серьёзно!
Но нет, нет и нет. Соваться в Яму с Рыжулей было чистой воды самоубийством, так что я быстренько убрался из Гнилого дома, а когда обулся у сараев, то сунул в ботинок стилет ухаря. Рукоять прикрыл штаниной. Мало ли.
Пусть на узеньких улочках Ямы и хватало сомнительной публики, а на перекрёстках и в подворотнях кучковались жуликоватые молодчики, ко мне никто не прицепился. Не иначе за безденежного студиозуса принимали — на стриженных под горшок юнцов я натыкался в Яме неоднократно, обычно они околачивались у курилен и борделей.
Мимо последних я старался проскакивать как можно быстрее. Из окон там обычно высовывались такого вида дамочки, что от одного только взгляда на них начинало припекать уши. И не только их.
Так уж откровенно я по сторонам головой не вертел, шагал с уверенностью человека, у которого здесь дела и который способен за себя постоять. Ну и как-то обошлось.
Побродил там и здесь, примечая глухие переулочки и проходные дворы, дыры в заборах и зазоры между домами, мостки через глубокие овраги и заброшенные сараи, а на третий день меня прихватил Горан Осьмой. Нет, прихватил не в Яме, охотник на воров повстречался на выходе из монастыря.
— Тебя как зовут-то? — поинтересовался он, постукивая рукоятью трости по затянутой в лайковую перчатку ладони.