Аспект белее смерти

Корнев Павел Николаевич

— Знакомый? — спросил он.

— Ага, — подтвердил я, с трудом сглотнув ставшую неприятно вязкой слюну. — С Заречной стороны босяк.

С разыскного листа на меня глядел Пыжик. Точно — он, сомнений в этом не было ни малейших. Пусть и не один в один, пусть и рисовалось по словесному описанию, но — похож. Ещё и ожог приметный. Ниже шла подпись: «Наводчик», а награду заявили ни много ни мало в пятьдесят целковых!

Пять червонцев за этого сопляка?! У меня чуть глаза на лоб не полезли. Это во что такое Пыжик умудрился вляпаться, если за его голову такие

деньжищи посулили?!

Охотник на воров потянулся и аккуратно вырвал лист из сшива.

— Это как? — опешил я.

— Нашли его, — пояснил Горан. — На днях из реки выловили.

Вот тут у меня окончательно голова кругом пошла. Нет, сразу ясно было, что тот охотник на воров со своими драными шавками неспроста Пыжика искал, но тут совсем уж паскудно дело начало складываться. Надо будет непременно с Лукой на этот счёт потолковать. Что-то было не так. И я даже начал догадываться — что именно.

Ну а потом в шестом или седьмом альбоме по счёту на глаза попалась хмурая физиономия Яна Простака. На сей раз Горан Осьмой с места не сдвинулся, но я неведомым образом осознал, что вновь чем-то себя выдал, и юлить не стал, отодвинул альбом со словами:

— Этот!

Глава 15

4–2

На Заречную сторону я вернулся уже ближе к вечеру, там перво-наперво заглянул на задворки «Золотой рыбки». Скучавшие на пустыре босяки играли в чику, мы с Хватом присоединились к ним и набили мелочи. Немного, но хоть не впустую день прошёл.

Правда, чуть язык не отсох, пока о вчерашней драке рассказывал, но тут уж ничего не попишешь — вроде как прославился. Оно и неплохо даже, теперь не каждый дёрнуться рискнёт.

— Айда завтра на базар! — предложил Хват, пересчитывая выигранные медяки. — Там всяко больше слупить получится!

— Можно, — кивнул я и потратил свой грош на лепёшку с жареными овощами и курицей.

Как ни крути, с самого утра и маковой росинки во рту не было, живот к хребту присох. Остававшуюся с небесного прилива снедь давно схарчили, а ужин ещё нескоро. Не дотяну.

Пошёл домой, но в Соломенном переулке привязалась детвора.

— Серый, Серый, а покажи фокус!

— С монетками!

— Нет, с верёвочками!

— Ну покажи!

Час был не самый поздний, поэтому задержался ненадолго, развлёк мелюзгу. Потом ещё с их старшими потрепался, а в Гнилом доме первым делом поднялся на чердак и переоделся. Заодно достал из тайника прихваченные в доме звездочёта листы и в очередной раз перечитал записи — где пытался разобрать непонятную вязь букв, где пробовал вникнуть в смысл мудрёных словес, но особо ни в том, ни в другом не преуспел. Возникла даже мысль взять один из листков к Дане, но сразу отказался от этой затеи, решив не рисковать. Мне бы отдельные непонятные слова перерисовать, но чем и на что?

Черти драные! Не до того!

Наказав оставленному на хозяйстве Хрипу смотреть в оба, я пробрался на свой островок и попытался дотянуться до небесной энергии, только всё без толку — сколько ни тужился,

так ничего и не вышло. Разве что намёк на стылость уловил, но именно что — один лишь намёк.

Ну вот как так-то?! В церкви же всё получается, здесь-то что не так?!

Ответ запросто мог скрываться в неразобранных или вымаранных кровью фразах на листке с описанием третьей ступени возвышения, и осознание этого прямо-таки выводило из себя. Скрипнув зубами от бешенства, я на шумном выдохе шатнулся-шагнул вперёд и выбросил перед собой руку. Быстро, резко, чётко. Будто не страдал ерундой, а вновь бил Чумазому в челюсть, только пальцы не собрал в кулак, а растопырил.

Н-на!

В опорной ноге вспыхнул огонёк боли, что-то вроде бы прокатилось по мне, а пальцы начали зудеть, и — ничего. Стена камышей даже не шелохнулась.

От жгучего разочарования захотелось выругаться в голос, но я не стал гневить небеса и повторил удар, попытавшись втянуть энергию, прогнать её через себя и выплеснуть вовне. Безуспешно.

Неудача не остановила, и я продолжил отрабатывать приём. Раз за разом, раз за разом. Вдох, толчок, удар. Вдох, толчок, выплеск.

Волосы слиплись от пота, дыхание сбилось, задрожали руки, по телу стала растекаться неприятная ломота. А ещё — почудился чужой взгляд.

Огляделся — никого.

Но неуютное ощущение никак не желало проходить, и я решил закругляться. В Гнилой дом не пошёл, для начала завернул к промоине с ледяной водой. Напился, умылся, тогда стало легче.

Но легче не легче, а, вернувшись к себе, я поднялся на чердак, завалился в гамак и моментально уснул. Разбудили доносившиеся снизу голоса. Продрал глаза, заглянул в каморку Луки и сощурился из-за бивших в оконце лучей заходящего солнца.

Закат. Уже закат.

Спустился на второй этаж, там вокруг стола суетились мелкие, а у растопленной печки хлопотала Рыжуля. В кои-то веки рядом с ней никто не крутился, я уселся на табурет, зевнул и напомнил о своём предложении, вроде как в шутку заявив:

— Слушай, а давай всё же к балагану прибьёмся! Лучших подмостков Поднебесья не обещаю, но с голоду не умрём и мир поглядим.

— Серый! — возмутилась девчонка. — Ну ты только не начинай!

— Знаю-знаю! — перебил я её. — Не можешь бросить мелких! Но дальше-то что? Всю жизнь о них заботиться собираешься? Так не выйдет!

Рыжуля насупилась и недобро прищурила свои зелёные глазищи.

— Это почему ещё?

— Да старикам в Гнилом доме не место! Кто перерос, тот уходит. Нам уже пора.

— И кто же такие правила установил, скажи?

Я повёл рукой.

— Сама погляди.

— Это ничего не значит! — отмахнулась Рыжуля. — Буян говорил, мы одна семья!

Мне аж сплюнуть захотелось. Буян вкладывал в это слово совсем-совсем другой смысл, Рыжуле просто повезло, что она тогда ещё не вошла в возраст, а в Гнилом доме были девчонки постарше. Но ни в чём убеждать её не стал, лишь пожал плечами.

— Нельзя вечно жить для других! Надо и о себе подумать! Нормальная семья нужна, а не такое вот не пойми что!