Ассирийские танки у врат Мемфиса
Шрифт:
Следы человеческого присутствия замечались всюду – брошенные у колодца ведра, смятые тюфяки в казарме, остатки трапезы – засохший хлеб, головки лука, едва початый кувшин с пивом. Несомненно, отряд подняли по тревоге, и я, осмотрев казарму и прилегающую территорию, мог вообразить, как маджаи разобрали оружие, погрузились на машины и укатили куда-то на запад. Не к секретному ли объекту, атакованному ассирами?
Помещение рядом с кухней было чем-то вроде штабной канцелярии. Тут стоял ушебти армейского образца, и значит, можно было послушать новости. Пока мои немху обшаривали склад, рыскали по казарме и набирали воду в бурдюки, я ловил то Мемфис, то Фивы, то станцию Пермеджеда, вслушивался в шелестящие голоса, пропускал ненужное и размышлял над тем, что могли бы сказать, да не сказали – ибо Амон, как известно, бдит. Но хоть и делал он это с большим
Не в первый раз мы бились с ними, но последняя война была самой затяжной, самой кровавой и несчастливой. Она тянулась столько лет, сколько я себя помнил, то угасая до пограничных конфликтов, то вспыхивая с новой яростью. Полвека назад пушки, стрелявшие на тысячу шагов, и колесницы с пулеметами считались ужасным оружием, и никакой пехотный регимент не мог сдержать атаку ливийской верблюжьей кавалерии. Теперь появились танки, бронированные поезда, мощная взрывчатка, цеппелины и другие аппараты, способные сражаться в воздухе, а орудия начали бить на половину сехена. Огневая мощь пехоты тоже возросла: с «саргоном» либо «сенебом» пехотинец в окопе мог уложить трех-четырех кавалеристов. По морям поплыли крейсеры с торпедами и дальнобойными пушками, с неба стали сыпаться бомбы, и над полями сражений пополз ядовитый газ; у нас его называли «дыханием Сета», а у ассиров – «ветром Нергала». Что поделаешь, прогресс! А результаты таковы: прежде погибал один из двадцати, нынче на каждую пару выживших было по покойнику.
Что до казус белли, [35] как говорят римляне, то повод у ассиров всегда найдется. В этот раз – поджог святилища в Ниневии, то ли Шамаша, то ли Энлиля, то ли другого поганого бога. Считалось, что в этом виновны хабиру, иными словами – иудеи, чья страна была нашей провинцией. А раз так, то мы за все в ответе.
Впрочем, иудеев ассиры любят не больше, чем нас или кушитов с черной кожей. Согласно ассирским преданиям, народ их – избранник богов, происходящий от древних героев Гильгамеша, Хаммурапи и Ашшура. Но иудеям лучше известно, как зовется богоизбранное племя; к тому же они утверждают, что Гильгамеш, Хаммурапи и Ашшур были беглыми рабами Соломона, их великого царя, и звали их на самом деле Герш, Хаим и Шмер.
35
Casus belli – повод к войне (лат.).
К тому времени, когда я стал командовать чезетом, нас вытеснили из Сирии. Дамаск попал в кольцо глухой блокады, но держался до сих пор – на героизме жителей, поедавших крыс и кошек, и военных грузах, что перебрасывались по воздуху из Библа и Сидона. В Палестине ситуация была получ-ше – хоть нас отбросили за Мертвое море и Иордан, хоть битвы шли под иерусалимскими стенами, но порты Финикии, от Библа на севере до Газы на юге, были еще за нами. Там, в Палестине, мы сражались большей частью с хеттами, союзниками ассирийцев, но Иерусалим, где я получил ранение, штурмовали отборные части Синаххериба. Захват города являлся для них не военной задачей, а политической; в честь нашего владыки, как я уже говорил, его переименовали в Джосерград, и сдать врагу такую цитадель было великим позором. Триста тысяч воинов, наших и ассирских, полегли у его стен, и стали они воистину стенами плача. Что же до мирных жителей, роме и ханебу, финикиян и сирийцев, греков и аравитян, их было перебито без числа. Кто попал под бомбы и снаряды, кто сгорел в своем жилище, кто подавился «ветром Нергала», кого зарезали враги…
Отстояли мы этот Джосерград – правда, там теперь пустое пепелище, где трава не растет и вода не течет. Отстояли! Но, как говаривал Ганнибал, стратег из Карфагена, можно выиграть битву и проиграть войну. Судьбы ее решались не в Палестине, а на Синае, ибо Синай – ключ к вратам Та-Кем. Здесь, среди бесплодных гор и пересохших ручьев, фронт выгнулся дугою в тридцать сехенов; на нашей стороне – окопы и траншеи, колючая
Вывезли его из-под Дамаска, когда генерал Памфилий, спартанец, принявший наше подданство, решил прорвать блокаду внезапным ударом, но сил не рассчитал и положил свой гвардейский корпус под танками ассиров. Надо сказать, все спартанские военачальники упрямы и безжалостны – бьются до последнего бойца, прут на танки, мины, пулеметы, а до солдатских жизней им дела никакого нет. Памфилий был из таких. Очень, говорят, гордился, что в предках у него Менел – царь спартанцев, воевавший с Троей, как описано Гомером.
Когда ассиры разгромили корпус, добрались до штаба и зарезали Памфилия, его заместитель сириец Воршилла собрался отступить к Сидону. Чтобы вывести людей из окружения, оставил заслон в сотню гвардейцев и велел им день стоять и ночь держаться. И они сражались точно львы, жгли ассирские танки и сходились с врагом врукопашную, а выполнив приказ, ушли на запад – двадцать восемь израненных солдат, что выжили из сотни. Повезло им, очень повезло – видно, мать Исида отвела от них погибель… Наша пропаганда тоже не дремала: Памфилия восславили героем, солдатам выдали по бляхе и назвали их гвардейцами-памфиловцами. Но если разобраться, не памфиловцы они, а воршиловцы – ведь последний приказ им отдавал стратег Воршилла.
Переправили их в Газу для лечения, а там находился на отдыхе мой волчий чезет. Временами я заглядывал в Дом Жизни, [36] пил вино с главным лекарем-жрецом и осаждал его супругу, сочную, как танаренский персик. Уж не помню, добился ли я желаемого, раздвинул ли ей коленки, но Давида приметил и взял к себе. Он был из обреченных Монту – парень без дома и поля, без стада и родни, все потерявший на войне и ею же вскормленный. Такие умеют лишь сражаться.
Я выключил ушебти и прислушался. В кухне Иапет и Хайло спорили у кувшина с пивом. Напиток прокис, и ливиец убеждал дикаря-северянина, что пробовать его нельзя – случится слоновья болезнь, [37] а в пустыне это верная смерть. Но Хайло не мог оторваться от кувшина, и вскоре раздались гулкие звуки – глот, глот, глот.
36
Дом Жизни – госпиталь.
37
Слоновья болезнь – понос.
– Чтоб тебе сдохнуть, дурак прожорливый! – прошипел Иапет. – Пусть Сет плюнет тебе в пиво ядовитой слюной!
– Не гунди, рыжий. Где ты видишь пиво? – отозвался Хайло. – Это не пиво, а шакалья моча!
Глот, глот, глот.
– Что же ты его пьешь, отрыжка бегемота?
– Жалко. Добро пропадает. Знаешь, рыжий, сколько лет я пива не пил?.. – Глот, глот… – Хотя хреновое ваше пивцо… У нас такое и за квас не держат.
Глот, глот, глот.
– В песках пустыни сгниет твоя задница, болван. Предстанешь без нее перед Осирисом.
– Осиррис кррут, кррут! – завопил попугай.
– Что мне ваш Осирис? – пробурчал Хайло. – Дам дубаря, так к своим пойду, к Триглаву-батюшке, к Моране-матушке… [38] – Глот, глот… – Уж они-то меня узнают, приголубят… – глот, глот, глот… – скажут: честно ты жил, Хайло, и честно помер, упившись пивом… – глот, глот… – вот тебе, парень, еще кувшин такой же дряни…
Глот, глот, глот… Бумм! Хайло расколотил пустой кувшин о стену. Для чего и почему, не ведаю. Знаком я с многими народами и племенами, что разнятся между собой обычаем, местами обитания, цветом кожи и понятиями о богах, но существует нечто, объединяющее нас в два больших сообщества. Мы, люди Черной Земли, – созидатели, и свидетельство тому наши города и храмы, наши поля, каналы и пирамиды. В привычке созидать греки, римляне, карфагеняне схожи с нами, а вот ассиры, кушиты, ливийцы и северные варвары – разрушители. Увидят чужое святилище – нужно поджечь, захватят город – нужно разграбить и снести с лица земли… Чем не угодил кувшин Хайлу?.. Выпил пиво, и оставь его в покое… Однако – бац! – и о стену!
38
Триглав – владыка преисподней в славянской мифологии; Морана – смерть.