Ассортир
Шрифт:
– То есть, меня – нет?
– Ты присутствуешь только если ты при сути происходящего. Своей собственной сути. А не чужой. Не биологическая приставка к механизму семьи. Иначе другой перестанет рассматривать тебя как годную для продолжения своего рода. И начнёт вытирать об тебя ноги. А затем и вовсе изгонит из своего храма.
– Храма?
– Ценностей, которым он поклоняется. Поняв, что ты им полностью не соответствуешь.
– Стоит мне хотя бы раз пойти ему на уступки?
– Не раз, а – всегда. Раз и навсегда! Первый шаг это лишь начало твоего пути. Мысли как Вечная. Выступай в реальность из бытия. Надо поступать Всегда исключительно взаимовыгодно.
– Работников небытия?
– И не надо их жалеть. Чем меньше ты их будешь жалеть, тем быстрее они вырастут и научатся ходит самостоятельно. А не самолежательно на печи, как Иванушка-дурачок. Лишь покрикивая на других. Как дети.
– Блин, если честно, после общения с тобой, охота пойти домой и лечь спать, – призналась Талия – А проснуться – прежней.
– Продолжая спать.
– Хотя я уже и понимаю, что теперь это не получится. Что назад пути уже нет.
– Просто реальность более сложна, чем кажется. На первый взгляд. То есть тому животному, в которое мы помещены и, как нам кажется, управляем. На деле же только и хотим, что идти у него на поводу. Постоянно себя к этому уговаривая «разумными» доводами, как нам кажется. Тело и есть главный агент небытия. Бес, которого мы и должны рассматривать как Другого по отношению к самим себе. Ведь именно оно и лишает нас разумности. Своей косностью, инертностью и ленью. Реально другие, то есть бесы, для нас лишь тренажеры. Которые постоянно дают нам понять только то, что мы (то есть – наше тело) точно такие же. Ведь они видят нас, как и себя – как тело.
– Как материальное тело среди других тел. Как вещь среди вещей.
– Которую они и пытаются использовать, задействовав нас для реализации своих планов. Отлично от них понимая, что их собственное тело также другой – по отношению к ним самим. Заставляющий каждого из них перед нами тут отплясывать свой шкурный социальный танец, идя у него на поводу.
– И не испытывать к нему ничего, кроме снисхождения и сострадания, – усмехнулась Талия.
– А если мы засыпаем и впадем в телесность, в сентиментальность и инфантильность, другие снова нас будят, открывая нам глаза на наши же ошибки. На наши заблуждения.
– Чтобы мы начали и к ним и к себе относиться соответственно.
– Соответственно чему-то большему, чем мы им сейчас являемся.
– Чтобы снова начать мыслить, абстрагируясь.
– Мыслить? – усмехнулся Ганеша. – Ты опять за своё? Чтобы попытаться начать быть. Отчуждаясь. Как быть впервые. И – навсегда. И мы должны быть им за это благодарны. И реагировать на их замечания не негативно, а разумно и обоснованно. Бес есть существо пограничное – между Ничто и Абсолютом! И то, насколько чутко и решительно ты будешь стоять на страже своих границ, и будет показывать другим: чего ты, на самом деле, стоишь. И стоит ли вообще вести с тобой дела.
– И как же ты всё это понял?
– Пытаясь… – попытался Ганеша это вспомнить:
«Нарочно поскользнуться в скользком иле бытия.
Со смаком есть навоз, взахлёб глотать угарный газ.
Смотреть, как испаряется привитая Мечта,
Слепую душу изодрав в тоске о гвозди мертвых глаз!
С разбегу головой в колону собственной судьбы!
Привычные дела гранатой смеха разорвав.
Загнуться в мягком гробике огромнейшей любви,
О правду жизни разорвав комбинезон защитных фраз!
В противовес сознанью заблудиться в трёх соснах.
В бессилье утопиться в луже собственной мочи.
Повесить суку жалости с нарывом слёз в глазах,
Тревожным сердцем напоровшись на
Зарывшись в скорбной плесени, за шторы дней взглянуть.
Купаться в благонравии, забыв про скорый шторм.
Размахивать победами, по проволоке в путь.
Все смерти отменил, сгорев, наш старый добрый морг!»
Буквально заставляя его относиться к себе, как к музе. За что он потом был ей очень и очень благодарен. Потом, но не тогда. Когда его мозги чуть ли не перегорали с ней от перенапряжения. Каждый день. Когда у него перед носом маячила «морковка» её тела. Заставляя его «шевелить задницей». И – мозгами. О, Учитель!
– А откуда ты, интересно, знаешь всё о том, как ведут себя дети? – не поняла она на другой день. – У тебя ведь ещё нет детей.
– Зато у меня был я! И я просто телесно помню, как меня постоянно кутали в пеленки. Стягивая мне руки и ноги. И как дико я от этого орал, не в силах донести до них, что я ору не просто так, а чтобы они распеленали меня и я смог шевелить руками и спокойно уснул.
– Но учёные же говорят, что бес не может помнить свое младенчество.
– Эти ученые ничего не помнят.
– И не допускают даже и мысли о том, что в этом мире есть хоть кто-то поумнее их самих?
– Ведь их не мучили в детстве, как меня. Я даже помню первый свой опыт понимания. Когда я орал в кроватке, а мать хотела встать с постели и взять меня на руки, думая меня успокоить. Но мой отец, помня о том, что в прошлый раз это не помогло, сказал: «Да ты погоди, он сейчас устанет орать и успокоится». Ведь они не понимали того, что я ору не потому, что я дикий, а потому что я требую, чтобы они меня распеленали. Но они экономили на детской одежде и постоянно плотно стягивали меня в пеленку, как раньше саваном – покойных.
– Вот ты и пытался доказать им, что ты ещё жив!
– И отлично помню, как я понял, что они не понимают того, о чём я пытаюсь им донести и замолчал. А отец сказал матери: «Ну, вот видишь, что я тебе говорил? Он сам и успокоился». Я понял, что это два идиота, которым бесполезно что-либо объяснять, разочаровался в них и тут же уснул. А в следующий раз, помню, я также орал, и отец снова сказал матери не обращать на мои вопли внимания. Но я заорал ещё сильнее, пытаясь доказать ему, что он не прав! Но потом снова понял, что это бесполезно, но уже не мог остановиться. Пока эти два идиота лежали и ждали, пока мне это надоест. И только когда истерика выдохлась, я смог взять себя в руки. Поняв, что истерика, которую я начал проявлять, имеет огромную инерцию.
– Как и любая страсть. Сводя нас с ума.
– Ещё чётко помню, как я уже мог стоять в деревянной кроватке и в первый раз ударился об острую лакированную прямоугольную перекладину головой. Недоумевая: почему же мне так невыносимо больно? Только потом поняв, что любая поверхность, с которой сталкивается бесёнок, должна быть не только практичной для того чтобы служить века, но как минимум обтянута мягким материалом. Чтобы бесёнок не набивал шишки об вашу заскорузлую практичность. Да и много чего: как страдал, когда украли в коммуналке мою первую маленькую машинку, старинный зеленый кабриолетик такой; мой первый большой железный грузовик; мой первый велосипед. Помню, как после того как украли мою миниатюрную модельку спортивки, которую отец привез мне из Новой Зеландии, и я чуть ли не каждую ночь пытался вытащить её из сна, сжимая её в кулачке. Тут же просыпался и разворачивал ладонь, а её там не было. Просто эти ученые, скорее всего, катались в жизни «как сыр в масле», вот они ничего и не помнят.