Астроном
Шрифт:
Доселе неизвестные чувства раздирали мою грудь. Впервые я думал о Гитл не с любовью, а с горечью. Она никогда не будет моей! Никогда. Да и какая девушка на свете захочет связать свою жизнь с немым недотепой. У меня нет ни дома, ни семьи, ни знаний, я нищ и всегда останусь нищим. Даже самых простых вещей, навсегда принадлежащих любому человеку – память о матери, воспоминания детства – и тех я лишен. Зачем раввин вернул меня к жизни? Чтоб я прислуживал его жене и охранял по ночам квартал от бандитов? Но ведь я не собака, не осел, я человек, пусть бессловесный, но человек! Нет, лучше бы я умер, лучше бы вообще не появлялся на свет, чем существовать в теле, тупом, как неотесанное полено.
Поутру
Зернышко неведомого мне чувства, проклюнувшееся ночью на берегу реки, постепенно разрослось, пустив в моей душе буйные побеги. Через два или три дня я понял, что больше не могу жить так, как жил до сих пор. Но что делать? Что изменить, как вырваться из давящего круга привычных обязанностей? Мне некуда пойти, ведь стоит оказаться за воротами квартала, вне круга знакомых людей, и я пропал – кто поймет, чего хочет неграмотный немой? Я обречен до самой смерти таскать дрова, носить воду и вздыхать при виде красивых девушек. Для чего, зачем нужна такая жизнь? Горечь, ледяная, точно пальцы дьяволов, сжимала мое сердце и перехватывала горло.
Ах, если бы мог разделить с кем нибудь свою тоску, рассказать или просто прижаться, спрятать голову, сбежать хоть на несколько минут от холода постоянного одиночества.
Горечь не отпускала меня ни на мгновение и скоро завладела всем моим существом. Чтобы я ни делал, всем управляла горечь. Когда жена раввина приказывала мне набрать воды в корыто, я лил столько, что все вокруг оказывалось мокрым, если просили наколоть дров, я рубил поленья, и все, что попадалось под руку, вместе с покупками я приносил в дом уличный мусор и дохлых кошек. Я стал замечать косые взгляды жены раввина и Гитл, моя несчастная любовь, моя недостижимая красавица Гитл перестала со мной шутить, а начала разговаривать строго и сухо.
Однажды вечером раввин попросил меня проводить его в синагогу. В это время должен быть начаться урок с избранными учениками, и глупая радость сжала мое сердце. – Он все понял, – стучала в голове мысль, – святой раввин все понял и принимает меня в учение. Две улочки, отделявшие дом от синагоги я не шел, а парил, мне казалось, что еще чуть-чуть – и я взлечу в воздух. Мир перестал казаться жестоким и безжалостным, а Гитл – в конце концов, что переменчивее на свете, чем сердце девушки?
Войдя в синагогу, раввин не пошел в свой кабинет, а поднялся на чердак. Там его ожидали десять учеников. Странно, я никогда не думал, что занятия происходит именно там. Наверное, это самое удаленное от любопытных взглядов место.
Раввин велел мне лечь на пол и закрыть глаза. Видимо, так принимают в ученики. Я немедленно повиновался, быстро улегся посреди комнатки, опустил веки и ….
Он исчез, мои дорогие, он растворился среди вечности, став никем, невидимой песчинкой в сонме звездной пыли, но груз его предательства и грузность его горечи остались на моих плечах. Вспоминая прошлые сны, еще и еще раз возвращаясь к подробностям нынешнего видения, я пытаюсь понять для чего поместивший меня здесь, без конца показывает мне один и тот же сюжет. Предательство, предательство,
Глава девятая
ОКОНЧАНИЕ ШЛИФОВКИ
– Ну, что ж, – Кива Сергеевич повертел в руках Мишину линзу. Тяжелый кусок стекла влажно посверкивал, пуская во все стороны разноцветные лучики. – Я бы сказал, что работа близится к завершению. Осталось окончательно определить фокусное расстояние, провести теневые испытания и – на следующий этап.
Он осторожно положил линзу на стол и взглянул на Мишу.
– Мы как-то с тобой говорили про духовные качества астронома, помнишь?
Миша кивнул.
– Помнишь, значит… – Кива Сергеевич лукаво прищурился. – Тогда давай проверим. Что есть главная добродетель астронома?
– Терпение, – без запинки выпалил Миша. – Главная добродетель астронома это терпение.
– А еще?
– Чистый рабочий стол и ладные инструменты.
– Молодец! Хорошая память. Тогда запоминай дальше. Если астроном дает обещание, он всегда его выполняет. Работа со звездами – мелкий, кропотливый труд. Муравьиная работа. Сотни наблюдений, записей, сопоставления, выводы. Ты должен научиться никогда не забывать про обещания. И в первую очередь про те, которые даешь самому себе. Иначе половина трудов пойдет прахом. А сейчас вспомни, что я тебе обещал.
Миша задумался. Действительно, что? Дневник деда вышиб из его головы события прошедших дней, даже последний разговор с Кивой Сергеевичем вспоминался туго, словно процеживаясь сквозь марлю. Что-то про функцию Лагранжа? Да, кажется про нее.
– Вы обещали мне объяснить, как вычислять траекторию перемещения точки, в которой изменяется постоянная Лагранжа.
– Ого! – Кива Сергеевич хмыкнул. – Память у тебя отличная, но нахальство не хуже, чем память. Во-первых, чтобы производить такие вычисления тебе нужно, как минимум, закончить университет. А во-вторых, такого я тебе не обещал. Не мог обещать. Это моя тайна. Сокровенный плод души. Всю жизнь, все свои силы я потратил на это исследование. Не женился, не сплю ночами, ем, что попало, одеваюсь кое-как. И вдруг приходит мальчишка, и говорит – мне обещали!
Миша смутился.
– Ну, мы же именно об этом говорили вчера ночью в обсерватории.
– Об этом, верно. Но не так. Я и без того рассказал тебе более, чем достаточно. Сам факт существования точки перехода уже глубокая тайна, передаваемая из уст в уста, а уж алгоритм расчета…. Бэкон только наметил ход вычислений, проложил дорогу, но математический аппарат того времени давал ошибку в километры. А в нашем случае, это означает, что расчет ничего не стоит. Я сам мошка, былинка летучая по сравнению с Бэконом, но на моей стороне безумный прогресс науки, случившийся за последние двести лет. Того, чего не смог добиться великий монах, достиг я, сидя под куполом бывшего монастыря. Все расчеты и формулы прячутся здесь, Кива Сергеевич похлопал себя по макушке.
– Я специально уничтожал любые записи. Кроме меня этого не знает ни один человек на свете! А ты – мне обещали!
Кива Сергеевич махнул рукой.
– В общем, вспоминай дальше. Речь шла совсем о другом.
Миша поразмыслил еще немного. Больше в голову ничего не лезло.
– Не помню, – признался он.
– Честность, – одобряюще улыбнулся Кива Сергеевич, – еще одна из добродетелей астронома. – Лучше всего мы обманываем самих себя. Строим ложные гипотезы, а затем, не в силах признать их ошибочность, годами остаемся в плену заблуждений. Астроном должен уметь трезво взглянуть на ситуацию и, что еще важнее, честно признать свои заблуждения. Ну, ладно с теоретической частью на сегодня покончено. Прежде чем приступить к дальнейшей работе, поднимись на третий этаж, и в триста девятой комнате отыщи Виктора Ивановича.