Аствац, инчу амар !
Шрифт:
– Что, видишь, что моя берет, и на попятную? Играй, не вешай носа, у нас впереди целых три дня!
– Дядя Геворк сделал ход и записал его. Видишь, записал, чего же ты ждешь?
Дядя Геворк как будто ожил, лицо у него порозовело, в голосе появились озорные нотки.
– Ну-ка, расскажи, как это было, на экзамене? "Кто перевел на грузинский язык "Капитал" Маркса"? И что ты ответил? "Энгельс"? Расскажи, расскажи!
Дядя Геворк встал, поднес левую руку к виску и произнес пропавшим вдруг голосом:
–
Потом сел, поднял вверх лицо с расширенными от изумления глазами, "Аствац, инчу амар!" - проговорил по-армянски, уронил седую голову на шахматную доску и... кончился...
Дядю Геворка похоронили в первый вторник июня 1950 года. Уже к двенадцати часам дня вся улица Ниношвили, все перекрестки были забиты народом.
На Дезертирском базаре я накупил много белых роз и с огромным букетом в руках вошел в комнату, переполненную родными и близкими покойного. Сперва они не узнали меня - из-за букета не было видно моего лица. Но когда я подошел к гробу, положил букет у ног дяди Геворка и выпрямился, в комнате раздались такие вопли, что сердце у меня дрогнуло и я разревелся, как побитый ребенок.
– Папочка, дорогой, видишь, как тебя Митуша любил, сколько роз он тебе принес...
– запричитала Нелли.
– Подойди, подойди к нему, бедный мой неудачник, - присоединилась к ней, раздирая лицо, тетя Анетта, - не было никогда у тебя стипендии, не выигрывал ты никогда в шахматы, а теперь не стало и твоего дорогого дяди Геворка... Некому больше сказать тебе "шах!"... Встань, Геворк, встань и спроси у него - на какие деньги он накупил столько роз, я ведь знаю - по три рубля штука на базаре... Расскажи, парень, расскажи своему дяде Геворку, не стесняйся...
Я обнял Нелли, тетю Анетту и вышел во двор с распухшими глазами.
В три часа народ зашевелился. В дверях показался дядя Геворк, поднятый так высоко, что казалось - не несут его, а сам он шагает по воздуху.
– Не уходи, папочка!
– умоляла Нелли.
– Не покидай меня, Геворк!
– вторила ей тетя Анетта.
Процессия свернула налево, миновала вендиспансер. В начале улицы Конституции вдруг раздался протяжный милицейский свисток. Процессия остановилась.
– В чем дело?
– спросил удивленно Валерьян Габисония, отставной полковник, руководивший похоронами.
– Куда вы идете?
– спросил в свою очередь молодой, безусый милиционер (как потом выяснилось - новичок).
– Не будь здесь народа, я объяснил бы тебе все как следует, дурак ты этакий!.. На свадьбу мы идем!..
Новичок смутился. Он понял, что сморозил глупость, спросив "куда" вместо "по какой улице", но отступать не стал.
– Закройте сейчас же!
– распорядился он.
– Что?!
– взбесился Габисония.
– Закройте гроб!
– повторил милиционер, положив руку на пустую кобуру.
– Закройте, закройте, Геворку легче будет расставаться с милой
– сказал один. Другой громко расхохотался, - к нему обернулась вся процессия.
– Ничего, это истерика, пройдет!
– успокоил народ третий.
– Ладно, пусть сойдет тебе сегодняшний день, а завтра потащу к полковнику Челидзе, собственными руками сдеру с тебя погоны, оборву уши и вырву язык. Запомни!
– пригрозил Валерьян Габисония милиционеру.
Побледнев то ли от обиды, то ли от испуга, милиционер молча повернулся и ушел.
Гроб закрыли. Мы направились к Кукийскому кладбищу.
В те годы духовой оркестр и венки на похоронах в Тбилиси выходили из моды. Поэтому в процессии, среди уймы цветов, был лишь один-единственный венок-исполин, который несли сразу же за гробом двое рабочих. На венке красовалась душераздирающая надпись:
"Дорогому Геворку Артавазовичу от женщин улицы Ниношвили".
Дяде Геворку была оказана достойная честь. В последний путь - с улицы Ниношвили до Кукийского кладбища гроб с прахом покойного несли на руках.
На могиле остались трое - я и два могильщика. Покончив с делом, они смотали и завязали веревку, вскинули на плечи лопаты и кирку и собрались уходить.
– Задержитесь на минуту!
– попросил я их и присел у могилы. Могильщики переглянулись, сложили свой инструмент и молча уселись напротив меня.
Я достал из сумки колбасу, черный хлеб, две бутылки коньяка и маленький граненый стаканчик.
– Ты кто будешь?
– спросил один из могильщиков.
– Секретарь комсомольской организации четвертого курса экономического факультета Димитрий Владимирович Дарчия, - ответил я с улыбкой.
– Я не про то. Кем ты приходишься покойному?
Я молча откупорил бутылку и наполнил стакан.
– Сын?
– Нет.
– Племянник?
– Нет.
– Пасынок?
– Да никто, просто сосед, должник...
– Видать, здорово ты ему задолжал - жена с дочерью ушли, а ты остался, - сказал второй могильщик.
– Да, я перед ним в неоплатном долгу, и последний мой проигрыш - вот эти две бутылки коньяка. Не успел расплатиться, скончался он за игрой в шахматы... Как тебя зовут?
– Меня - Арташ, его - Тедо.
– Так вот, прошу вас как своих братьев - помогите мне выплатить долг.
– Поможем, конечно, но две бутылки коньяка - это много, опьянеем. Выпьем одну, другую разольем на могиле, - сказал Тедо.
– А ему-то какая от этого польза?
– спросил я.
– Будет польза... Ну-ка, подай бутылку!
– Он взял бутылку и опрокинул ее на могилу.
– Как звали покойного?
– Дядя Геворк.
– За упокой твоей души, дядя Геворк, и прими этот коньяк от Димитрия...
– Золотистая жидкость с бульканьем выливалась из бутылки, и свеженасыпанная земля быстро впитывала ее.
– Гляди, как охотно он принял твой долг.
– Довольный Тедо возвратил мне бутылку.