Атака мертвецов
Шрифт:
Эта дорога, как, впрочем, и все остальные, из-за осенней распутицы и большого движения обозов превратилась в практически непролазное болото. Бывало засыплет ее снегом, да так, что сугробы появляются. И тут же, на другой день, ударит оттепель. Колеса парков то и дело месят раскисший грунт, перемалывая его, взбивая в противную, вязкую слякоть, переходы по которой даются с большими трудностями.
Слава богу, бои почти прекратились. Обе стороны ограничили себя тем, что вели поиски разведчиков по ночам, не забывая подсылать своих. А днем, бывало, вспыхнет артиллерийская перестрелка, или аэропланы с крестами прилетят. Скинут бомбы, а то и просто покружат над позициями, да уберутся восвояси.
Но
Словом, бездельничать Сергеевскому не приходилось. Вставал он, правда, позже всех, часам к десяти. Но это была единственная привилегия. Работы хватало с избытком, на весь день. Лишь после ужина удавалось посидеть с офицерами штаба за дружеской беседой и стаканом чая. Спать ложились уже затемно. Исключением был генерал. Тот вообще удалялся к себе в комнату, едва покончив с ужином. Даже на чай не оставался.
Когда все засыпали, у Бориса была еще куча неоконченных дел. Львиная доля оперативной и разведывательной работы, накопившейся за день, всегда выпадала именно на это позднее время и длилась обычно часов до двух ночи. Но Борис и не думал роптать. Он любил эти часы. Кругом тихо, спокойно. Только негромкий храп доносится из разных углов мирно спящего штаба. Изредка из-за двери слышно бормотание телефониста, принимающего телефонограмму. Никто не мешает. Сиди себе спокойно над полуночными сводками, составляй описания прошедших боев, набрасывай распоряжения на завтра, вычерчивай свои схемы… Словом, занимайся нудной черновой работой, не отвлекаясь ни на дергания начальства, безмятежно храпящего в своих койках, ни на бурные события светлого дня. Разве что придется иной раз подолгу разговаривать по телефону, вздумай кто позвонить из полков или из штаба корпуса.
Вся компания – это два дежурных солдата-телефониста. Иногда Борис позволял себе вести с ними задушевные беседы, если, конечно, у тех не было работы. Как сейчас, к примеру. Телефонисты очень долго, наперебой, с кем-то говорили. То у одного аппарат зазвонит, то у другого. Только успевай трубки брать. Когда звонки, наконец, иссякли, оба телефониста вышли отдышаться и хлебнуть чаю. Спросив разрешения, подсели к Борису. К тому времени он покончил со своими записями. Ему тоже предложили чай. Согласившись, он отодвинул сложенные папки на край стола. Завязался неторопливый разговор – вполголоса, в абсолютной тишине, при тусклом, завораживающем свете масляной лампы…
– Разрешите вам доложить, ваше высокородие, о чем мы, телефонисты и писаря, теперь часто говорим, – несколько сконфуженно вдруг выдал молодой солдат. Судя по виду, выходец из рабочих. – Какая нынче все же разница против того, что было в мирное время! Ведь как мы относились тогда к господам офицерам, особливо к Генеральному штабу! Да почти все солдаты их ненавидели. Я, к примеру, был социалистом. Идейным. Совершенно искренне верил, что офицеры – дармоеды проклятые. Знай себе веселятся, да и только. А о Генеральном штабе и говорить не стоит, как о нем думали. Теперь только и видим, как ошибались. Посмотришь на офицеров наших и видишь, что у них ведь кроме службы и желания сделать как можно лучше для армии и для всякого, кто в штаб обращается, других и мыслей-то не бывает. А уж вы, ваше высокоблагородие, да капитан Колесников, так мы просто и не понимаем, как это так можно
Сергеевский скромно потупил взор, делая вид, что увлечен поглощением чая. Задумался. Вот простые слова простого солдата. В этой жестокой бойне, как выяснилось, человек не только черствеет, становясь невосприимчивым к чужой боли. В нем, словно зерна, попавшие в благодатную почву, начинают прорастать высокие духовные ценности. Люди сближаются, безоговорочно веря друг в друга. Злоба если не пропадает, то сглаживается, а любовь к ближнему растет… Это что же – нет худа без добра?
Если даже и так, равноценным подобное соотношение вряд ли назовешь. Плохого, неприятно-отталкивающего на войне куда больше, чем доброго и хорошего.
…Улегся Борис поздно, в обычное для себя время. Слышал, как в соседней комнате кряхтит, кашляет и ворочается с боку на бок Волкобой. Уже засыпая, заметил генерала в полушубке и валенках. Он тихо, со всей предосторожностью пробрался между кроватей с похрапывающими офицерами и вышел во двор.
Этот ритуал повторялся каждую ночь. Поначалу Борис думал, что командира бригады мучает астма, оттого ему и не спится. Но дело было в другом.
Когда офицеры штаба засыпали, генерал заступал на добровольное дежурство. Всю вторую половину ночи ходил взад-вперед около штаба и вслушивался: не раздастся ли где-нибудь ружейный выстрел, шум или крики, не подкрадутся ли в темноте германцы… Но кругом царила полная тишь. Тогда генерал, не доверяя своему слуху, приставал с расспросами к часовому:
– В которой стороне стреляли сейчас?
– Нигде не было слышно, ваше превосходительство, – немедля отвечал тот, уже зная о странностях командира, даже если впервые нес караул у входа в штаб. Солдатское радио работало исправно.
– Врешь, собачья морда. Ты спал!
– Ей-богу не спал, ваше превосходительство.
– Спал, сучий сын! Под суд тебя отдам!..
Этот диалог за ночь мог повторяться несколько раз. Часовые, наверно, минуты считали до утра.
Но вот, наконец, рассветало. Во дворе в накинутом на голое тело полушубке появлялся сотник Богданов, который всегда вставал первым из штаба. В любой мороз он каждое утро обливался на улице холодной водой. И каждое же утро встречал там генерала, приветствуя его словами:
– Доброе утро, ваше превосходительство! Что это вы так рано встали?
– Дышать трудно, астма проклятая! – неизменно говорил Волкобой, после чего преспокойно шел к себе, ложился и спал часов до десяти.
Вроде как сдал пост Богданову. Теперь часовой не в одиночестве, под присмотром. А сотник будет долго ходить около штаба, осматривая коней и беседуя с просыпающимися казаками. За ним, глядишь, и все прочие встанут. Внезапного нападения уже можно не опасаться…
Офицеры прощали генералу эту маленькую слабость, делая вид, что ничего не замечают. Ну подумаешь, паранойя у старика, с кем не бывает? Ночные страхи есть у каждого, только выражаются по-разному. А у Волкобоя вовсе даже не запущенный случай. И похуже бывали. Неуверенность и слабое знание обстановки всему причина.
Но по-настоящему генерала скосило в декабре.
Тогда капитана Колесникова отозвали к штатному месту службы и Борису пришлось вступить во временное исполнение должности начальника штаба бригады. Офицер из штаба корпуса привез письмо. На маленьком синем конверте, запечатанном сургучом, значилось: «Начальнику 3-й бригады. В собственные руки». Сергеевский постучал в комнату генерала, где тот уже укладывался спать, и, передав ему пакет, удалился. Не прошло и пяти минут, как взволнованный Волкобой позвал Бориса к себе…