Атака мертвецов
Шрифт:
Когда того увели, канонада в стороне 12-го полка заметно усилилась. Судя по доносившимся звукам, германцы вели по лесной опушке шквальный огонь. Да что же там происходит?!
Все вышли из дома и с горькой безнадегой смотрели на далекую полосу леса, черневшую примерно в одной версте отсюда. Что-либо разглядеть было невозможно – слишком далеко. Но громкое эхо отчетливо доносило звуки частых разрывов. Нет, в таком огне выжить невозможно…
В другие стороны – на север, к Рабалину, и на запад, к Распуде, – на открытой, всхолмленной местности осеннего, буро-грязного цвета хорошо видны взлетающие к небу столбы черного дыма от разрывающихся снарядов и белые дымные облака шрапнелей. Кое-где по лощинам и за домами спрятаны лошади, среди которых то и дело снуют люди. Это артиллеристы. Их позиции время от времени
В штабе офицеры снова собрались на соломе за картами, каждую минуту ожидая, что их может накрыть точным выстрелом. На этот раз играли, пока не начало смеркаться. Тогда и канонада смолкла…
Давным-давно безнадежно мертвое поле, пропаханное вдоль и поперек снарядами, стало понемногу оживать. С передовой линии потянулись раненые. Из тыловых деревень выезжали походные кухни, торопясь под покровом темноты доставить горячую пищу в окопы. Пошли вперед обозы, патронные ящики…
Ближе к ночи подморозило, затянув лужи первым тонким ледком. Но большая лужа, широко разлившаяся перед входом в штабную хибару, застывать не успевала. Посыльные то и дело месили ее сапогами, кроша хрупкий лед. Чертыхались, заходя на порог и обстукивая подошвы на деревянном крыльце. Доклады не радовали. Слишком большие потери. Боевая линия бригады неумолимо тает день ото дня. В полках совсем не осталось резервов. Солдат все меньше, офицеров почти нет. Не только поредевшие роты сводятся, но уже и батальоны. Точно подсчитать уцелевших практически невозможно.
Долго не было никаких известий от 12-го полка. В штабе все беспокоились. Неужели там никто не выжил? Немудрено после такой-то беспощадной бомбардировки.
Но вот из темноты выныривает группа солдат. Впереди два стрелка ведут подполковника Казимирского, еле передвигающего ноги. Полушубок на нем как-то странно задрался и топорщится в разные стороны, словно захотел вдруг стать балетной пачкой, но немного не дотянул, застряв на полпути. В иной ситуации это выглядело бы забавно…
За подполковником шел усталый адъютант. Осунувшееся лицо, перепачканная шинель, заляпанные грязью сапоги.
– Ваше превосходительство, – доложил он генералу, – 12-й Финляндский стрелковый полк в числе двух офицеров и двенадцати нижних чинов прибыл в расположение штаба бригады. Остальные погибли… Лес нами оставлен…
Это весь полк?!
На Сергеевского накатило предчувствие приближающейся катастрофы: «Не удержали лес. Теперь жди оттуда германцев. Еще бы день-два… Погонят они нас. Ох, погонят…»
Казимирскому помогли войти в дом и снять полушубок. Усадили к жарко натопленной на ночь печке.
– В темноте, когда лесом шли, он в яму с водой провалился по пояс, – пояснил адъютант.
Понятно, что мокрый полушубок на морозе тут же заледенел, и ревматизм напомнил о себе нестерпимой болью в ногах.
За чаем, в скорбной тишине, под негромкое потрескивание горящих поленьев слушали все грустную, наполненную трагизмом исповедь адъютанта:
– …Западный выступ леса мы оставили еще четыре дня назад. Там 10-й полк отошел от Зайончкова. Стык с ним стал проходить по каким-то лесным полянам… Ну, по крайней мере, мы так думали. Восточнее, вы помните, большой участок пашни глубоко вдается в лес. Его мы охватывали с трех сторон. Правофланговые роты держали восточный выступ. На нем, в глубине, на опушке рядом с пашней, располагался наш полковой штаб. Немцы бомбили постоянно, с утра до позднего вечера. Сегодня, около полудня, огонь стал особенно сильным. «Чемоданы» всю опушку изрыли, особенно в глубине уступа, на юге. Я думал, там уже и в живых-то никого нет. Но увидел вдруг, бежит кто-то из наших в сторону германцев. Издали не разобрать, но кажется, что подпрапорщик. Бежит, значит, и шашкой машет с повязанным на ней белым платком. За ним из леса целая группа солдат выскочила. И тоже белые платки на штыках подняли. Ну, думаю, последние, кто жив остался, в плен подались. Не выдержали, побежали, гады… Артиллерия у германцев сразу заглохла. Такая тишина вдруг настала. Прямо звон в ушах. И вдруг в тишине этой слышу отчетливо: «Рота! Пли!» И залпы нескольких ружей захлопали. Стреляли с поляны, что у противоположного выступа. А те, кто к немцам подался, бежали по совершенно голому, открытому полю. Никуда не спрятаться…
Рассказ адъютанта потрясал. Четырнадцать человек! Все, что осталось от целого полка, не считая еще одного взвода. Но тот находился в тылу, при обозе, и в обороне леса участия не принимал. Ошеломленный Борис, не находя слов утешения, неуверенно проговорил:
– Возможно, разрозненные группы… некоторые стрелки еще бродят по лесу?
Но адъютант уныло замотал головой:
– Нет, господин капитан. С полной ответственностью могу заявить, что значительного ухода людей в тыл не было. 12-й Финляндский полк перестал существовать…
Ночь прошла относительно спокойно, хоть и выдалась бессонной. Вторая подряд.
Ближе к утру Сергеевский, устав бороться со сном, с наслаждением растянулся на соломе, не обращая внимания на ее гнилостный запах, закрыл давно слипающиеся глаза и провалился в небытие…
Разбудил его чей-то спор. Прислушался. Узнал голос капитана Колесникова, который негромко доказывал что-то – похоже, Волкобою, коль скоро тот кричал с раздражением:
– …Полная чушь… Глупость… Это вздор… А я вам говорю, что я не согласен… И чему вас только в академии учили?..
Спор, скорее всего, начался давно, раз Колесников не выдержал и тоже повысил голос:
– Тогда я иду на телефон и докладываю начальнику штаба корпуса, что вы мешаете мне осуществлять распоряжения командира корпуса.
Послышались шаги. Действительно к телефону, за перегородку.
– Да погодите вы! – Волкобой поспешил вернуть капитана, примирительно просипев: – И чего так кипятиться? Ладно, ладно, я согласен. Делайте, как считаете нужным.
К подобным перебранкам Колесникова с генералом, поначалу немало удивившим Бориса, офицеры штаба давно привыкли. Волкобой постоянно спорил, не соглашаясь ни с чем, что предлагал капитан. Колесников убеждал, настаивал. Постепенно и тот и другой переходили на крик. Но в итоге Волкобой позволял Колесникову действовать на свое усмотрение и мгновенно успокаивался. Судя по всему, он таким образом проверял уверенность начальника штаба в своем решении, да и себя в том убеждал.
Чувствуя потребность выйти во двор, Сергеевский с неохотой покинул натопленную комнату. На улице сразу взбодрился, пока шагал по утренней прохладе, похрустывая мерзлой землей и выдыхая пар.
На востоке набирал силу рассвет. Уже виден оставленный сегодня лес, запруженный мертвецами и, вероятнее всего, немецкой пехотой. Перед тем как совсем стемнело, артиллеристы с одного наблюдательного пункта успели заметить большую колонну германцев, которая тянулась от Бакаларжева к лесу. Вот пройдут его насквозь и ударят во фланг и тыл бригады, а то и прямиком по штабу корпуса. Прорвут фронт, как пить дать…
Утро началось привычно, с канонады. Немцы из леса не появлялись. Но в штабе все были уверены, что такой момент обязательно скоро настанет. И ждали его с решительной обреченностью, держа наготове оружие.
Вдруг начали поступать сведения о том, что в ближайшее время подойдут подкрепления. Командир корпуса принял какие-то экстренные меры к их скорейшему прибытию. И, о счастье, они действительно начали прибывать! Первым, еще до полудня, появился батальон одного из полков 2-й Финляндской стрелковой бригады. Его тут же направили в лес на выяснение, не занят ли он противником. Чуть позже со стороны Сувалок подошли два батальона из полков 5-й бригады. Их тоже двинули следом за второй, чтобы занять старые позиции на опушке.