Атаман Устя
Шрифт:
– Ванька, входи сюда.
Молодой малый вошел, поклонился Усте и стал у самой двери. Малый этот был отчасти схож с атаманом, то есть среднего роста, черноволосый, недурен собой и лет 23 на вид. Но очень смуглое от природы лицо и странный выговор прямо выдавали в нем нерусское происхождение. Его звали Ванька Черный в отличье от мужика Ваньки Лысого.
– Здравствуй, Черный. Ну, как все справил? Удачливо?
– Ничего. Как все было указано. А вот замешкался только.
– Да. Негоже это… – отчасти строго выговорил Устя. – Вместо недели
– Не моя вина, атаман! Не виноват! Ни Боже мой – не виноват, – тряхнул Ванька Черный головой. – Сначала есаул в городе придержал. Все со мной вместе собирался.
– Ну, что Орлик?
– Да так я и ушел, он ничего не справил. Не берут в воеводстве от него ни алтына, да и шабаш. Со всех концов подлезал, говорит, ничего не поделаешь. Один там есть, старый такой, лет с девяносто, писарем, что ли. Этот брал деньги, и немного, да есаул сказывает, ему дать, что бросить, не стоит. Украдет! А толку не будет. А то, на грех, и помрет. Деньги зря пропадут совсем.
– Плохи твои вести, Черный, – проговорил Устя, задумавшись. – Так Орлик и остался.
– Так и остался пробовать еще… Сказывали ему, теща воеводина возьмет и зятька по-своему поведет. Баба ражая и ндрав кипяток.
– Теща возьмет? Теща воеводы?
– Ну, да… Баба, сказывали и мне на базаре, ходок такой, что оборони Бог. На всех обывателей и господ в городе и даже в самом остроге страхов напустила. Бьет шибко… И всех бьет. Купца Ермошкина, на что горделив и денег много…
– Ну… Неужто же и его побила она?
– Память отшибла! Лежит третью неделю. Чего лучше.
– А при мне было… – продолжал Черный. – Дьячка Митрофана повстречала она у соборной площади, сгребла это единым разом, да и начала возить по луговине. Возила, возила… Кудри-то его так по ветру и летят. Народ еле оттащил ее от Митрофана. И то не силком, а обманом ее взяли. Крикнули пожар… Горит то ись будто около ейного дома… Ну, отстала и побежала к себе.
Устя рассмеялся.
– Ну, Орлик-то надежду имеет, что воеводиха возьмет?
– Не воеводиха, та махонькая и на ладан дышит, а самая теща эвта… Орлик сильно уповает… Указал только тебе доложить, что коли злючая баба запросит больше положенного, то он из других прибавит, из пятидесяти рублей, что получил от дяди Хлуда – для тебя.
– Какие же это?
– А пропускные от купца Сергеева, что на мокшане проминует тут деньков через десяток с товаром в Астрахань.
Устя сморщил брови и задумался. Черный молчал.
– Не мало ли взял Хлуд? Пятьдесят за целую мокшану! В ней, поди, на тысячу рублей товару-то будет?
– Уж этого не знаю. Сказывал так Орлик. А дядя Хлуд и мне оченно наказывал доложить тебе, как нам не ошибиться. Чтоб того Сергеева пропустить мимо Яра без обиды. А он уговорился, чтобы купец от себя на корме или у руля – как всегда для опознания – воткнул шест с синим лоскутом и с пуком конопли. Так и тебе указал передать. Синь лоскут да конопля.
– Мало взял! – ворчал Устя. – Буду я пропускать целые беляны, мокшаны
– Как можно, атаман. Он не таковский, – жалостливо произнес Ванька Черный.
– Да. Для тебя, цыгана. Ты хвостом у меня не верти. Ты норовишь за его дочку свататься. Знаю, брат.
– Что ж, я бы не прочь… Да не отдаст николи.
– Знамо, не отдаст. Эка невидаль, зятек из разбойников, беглый и голоштанный.
– А мастерство, атаман, нешто не в зачет. У него от меня лишних двести рублев в году будет. Он такого, как я, не найдет другого.
– Эка язык-то без костей… Мастерство? Что ты пару коней в год угонишь! Невидаль. Всего на пятнадцать рублей. Да знахарством своим рублей двадцать наживешь в году.
– Как можно, атаман… – ухмылялся Черный. – Я в году двадцать, а то и все две дюжины коней угоню. А знахарство мое… клад. Ей-Богу, клад. Я вот и теперь в городе хворую купчиху выхаживал и в неделю на пять с полтиной отвару своего ей перетаскал. Я один был при ней. Всех городских знахарей супруженек ее прогнал, а меня слезно просил облегчить от хворости.
– Ну, вылечил, что ль?
– Да, сначала было полегчало, а там, кто его знает, вдруг ее скрючило и дух вон. Купец с горести так на меня залезать зачал, что я уж у дяди Хлуда в сарае сидел сутки и на улицу не выходил. А там прямо сюда хватил. Все Господь. Нешто можно вылечить – коему человеку смерть надлежит быть. А народ глуп – этого не понимает. Господь к себе человека требовает, а ты, вишь, тут своим настоем из трав Божьей воле предел положи. Даже грех, ей-Богу… Глуп народ. А я знахарь во какой, каких в самой Москве нету. У меня один слепой прозрел в Дубовке. А другой был из астраханцев, огнем восемь лет горел. Я его в месяц выходил, как рукой все сняло.
Долго болтал Ванька Черный о своем коньке любимом, о знахарстве, но Устя не слушал, а о чем-то думал. Наконец, он прервал болтовню Черного и спросил нерешительным голосом и как бы вскользь брошенными словами, будто стыдно ему было за свой вопрос:
– Петрынь что?
– Его в городе нету… И не бывал! – отозвался Черный.
– Враки все… – мычал Устя, глядя в сторону.
– У дяди Хлуда не был. И есаул его не видал.
– Может, под городом дело какое?
– А мы, атаман, так полагаем… Негоже это Петрынь, не хватил ли в Саратов, чтобы тебя и нас с головой тамошнему начальству…
– Полно врать. Пустомеля, дурак! – резко выговорил Устя.
– Есаул сказывал… – робко отозвался Черный. – Дядя Хлуд тоже. А я что ж… Не мое дело…
– Вор Хлуд, сам первый нас продаст, коли ему деньги хорошие пообещают. Только одним страхом нашей расправы его и держим.
– Воля твоя, атаман… А дядя Хлуд не таковский. И зачем ему негодное дело… Нашинские на его дворе завсегда ему за постой отплачивают, кто чем может: деньгами, скотиной, товаром… Он от нас больше и разжился, так ему не рука нас продавать…