Атаман. Воевода. Новая Орда. Крестовый поход
Шрифт:
– Пойдешь, мил человеце, на позахолмье…
– Куда-куда?
– Ах, ты ж гость, не тутошний, – парень показал рукой. – Вона, по той улице, мимо церквы, за детинец пойдешь, там увидишь избенки худые – в крайнюю постучи. Скажешь, от Миколы Рыбника, зубы заговорить. Там и сговоритеся.
– Ну, спасибо тебе за подсказку.
Благодарно кивнув, Егор отправился по указанному адресу, краем глаза кося на возившихся под березой ребят – похоже, самый из них младший все же свалился с дерева и теперь, плача, лежал в грязи.
Выглянувшее было солнце снова нырнуло за облако, много было облаков – все клочковатые, фигуристые, этакие медленно плывущие павы! И небо, нет, все же какое красивое небо, высокое, с синевой, с башнями-облаками, с падающими – льющимися золотистым потоком вниз – солнечными лучами. Словно нимбы сияющие под облаками, а наверху и между – игристая лазурь. Красота!
А вот матушка-земля подкачала, снег едва только сходил, и обнажившиеся пустоши и луга тускло мерцали буровато-седой неуютностью, и улицы – по колено в грязи, и в углах, под заборами, еще догнивали сугробы.
Словно акробат, раскинув руки, Егор прошагал по брошенным в грязь слегам – двум тоненьким сосенкам, опасно прогнувшимся под тяжестью тренированного мускулистого тела. Этак не выдержат, упадешь в грязь, сгинешь, не вылезешь – можно и с головой провалиться, что там – по колено!
Ничего, прошел, справился, отыскал указанную собачником избенку, оперся о покосившийся забор из жердей, едва не свалил, прошагал чуть дальше, выбирая место, где поменьше грязи – встал, позвал громко:
– Эй, эй, соседи-и-и!
Скрипнула покосившаяся дверь убогой, вросшей почти по самую крышу в землю, избенки, кто-то возник в проеме, не поймешь – то ли баба, то ли мужик.
– Чего орешь? Кого надо?
– Я от Миколы Рыбника. Зубы заговорить.
– Тсс! Да не ори ты так, горе! – существо – судя по голосу, это была все-таки женщина – опасливо оглядев округу, махнуло рукой. – Давай заходи в избу. Микола зря не пришлет.
Изба – темная, дымная, грязная, с крытой старой прогнившей соломой крышей, оказалась пуста, если не считать сопевшего в лыковой зыбке младенца. Что-то зашуршало у самого порога, пискнуло, прыгнуло, проскользнула между ногами во двор; Егор невольно попятился – большая, размером с кошку, крыса!
– Садись вон, на лавку… хотя можешь и так постоять. Тебе зубы? Счас коренья дам… три денги!
Уже опытный – спасибо прощелыге-собачнику – Вожников покачал головой:
– Одна-ако!
– Пусть две. Ладно. Вот оно, снадобье-то.
Одетая в какую-то невообразимую сермягу хозяйка избы протянула гостю пыльную плетеную баклагу:
– Водой ключевой разведи, да по утрам-вечерам полощи зубы. Пройдут. Денги давай, а?
– Ах да, – хлопнув себя по лбу, молодой человек вытащил из кошеля-«кошки» монеты. – Бери, вот. – Пошутил: – Надеюсь, не из жаб болотных настойка?
– Не из жаб, – усмехнулась волшбица. – Пустырник
– Вот и славно, – Егор с благодарностью принял баклагу и, чуть помолчав, спросил: – А насчет другого зелья как? Мне б водицы заговоренной, снадобья, чтоб несчастье предчувствовать. Микола Рыбник сказал – у тебя есть.
– Врет все Микола! – неожиданно отпрянула хозяйка. – Заговоры-наговоры – это не ко мне! А ты иди, куда шел – мимо.
– Да ладно – иди, – Вожников и не собирался никуда уходить, не добившись своей цели. – Я ж не просто так, я ж заплачу… дюжину серебрях, а?
Сказал, и ту же ударил ладонью по кошелю – позвенел денгами.
Волшбица задумалась:
– Дюжину? А не врешь?
– Прямо сейчас и отдам. Вот!
– Добро, – хозяйка, наконец, решилась, как видно, алчность все же пересилила осторожность. – Полдюжины мне давай – не сейчас, вечером, а полдюжины – той, к кому приведу. Она сейчас и медному пулу рада. Только уговор – один приходи. Возьмешь кого с собой – ничего не поимеешь.
– Хм, ладно, приду один. А воду-то она заговорит? Умеет?
– Да умеет, – ухмыльнулась женщина. – Ты про Манефу-волхвицу слыхал?
– Слыхал.
– Так то – сестрица ее молодшая. Зовут – Серафима.
Вернувшись на постоялый двор Ахмета Татарина, Егор просидел там примерно часов до пяти-шести вечера, после чего, сказав Борисычам, чтоб не искали, покинул ригу. Начинало смеркаться, и росшие неподалеку, над овражком, ивы таинственно мерцали набухшими серебристыми почками. Было довольно тепло, хотя промозгло, пахло свежим навозом, и ветер весны проносил над головой Егора светлые облака надежды. Если удастся… удалось бы!
Показалось, кто-то окликнул сзади… Нет, не нужно оглядываться, вообще, не нужно сейчас никого, сказано же – один. Так, может, взяв снадобье, сразу и нырнуть – вот в ту прорубь, в которой… Нет, пожалуй, не стоит. Черт! А ведь скоро и некуда будет нырять, растает все к черту – может, тогда прямо в реку, или в пруд, в озеро? Насчет этого бабка Левонтиха ничего не говорила, и на сайте своем никаких инструкций по этому поводу не вывешивала. Ладно, поглядим!
Угрюмая волшбица-посредница уже поджидала Егора у изгороди, сгорбленная, с морщинистым усталым лицом, все в той же сермяге, поверх которой набросила овчину.
– Ага, пришел.
– Пришел, – кивнул Егор. – Один, как и договаривались.
– Знаю, что один. Ведаю.
Ведает она… Однако!
В небе уже загорались, играли звезды. Рогатый месяц закачался над деревянными башнями детинца, где-то ударил колокол, неподалеку, за изгородью, взбрехнул пес. Город постепенно проваливался во мрак – один за другим гасли в слюдяных окнах богатых домов огни свечей, в избенках попроще меркли лучины, лишь на башнях кремля неровно горели оранжевые факелы ночной стражи.