Атаман
Шрифт:
Взобравшись по расшатанной лестнице на пыльный чердак, дед Тимка закрыл за собой потолочную дверцу и аккуратно развернул сверток, который захватил с собой. Из старенького рушника выглянул тусклый ствол берданы.
— Ты чего это, — шепотом вскинулась Пелагея, — воевать что ли собрался?
— А что, сидеть ждать, пока они к нам в избу заберутся, да придавят, как клопов?
Бабка только охнула и молча, словно загипнотизированная, уставилась на оружие.
— Вот и пригодилась, родная, — дед погладил вороненый ствол и высыпал из кармана на разложенный рушник горсть патронов.
Хамид собрался жениться. Вечером долго сидели с отцом, подсчитывали
Хамид потянулся к чайнику. Приподнял его, проверив содержимое. Чайник оказался пуст. Он уже вскинул голову, собираясь крикнуть младшую сестренку Лейлу, но отец мягко положил ладонь на руку сыну.
— Не надо, сколько можно сидеть-думать. — Он отпустил руку сына и поднял глаза, — Хочешь-не хочешь, а придется идти в набег.
Хамид глубоко вздохнул. Он до последнего надеялся, что этого удастся избежать. Хамид хоть и родился в уважаемом роду, который завоевал свое нынешнее положение в сражениях с русскими, но сам воевать никогда не стремился. Чужда ему была и кровожадность, присущая многим его сверстникам. Большинство его друзей, услышав такие слова от отца, были бы горды доверием и постарались его непременно оправдать, то есть пробраться в казачью станицу, где кого-нибудь ограбить, или устроить засаду на дороге за Лабой с тем же результатом. Хамид не разделял их устремлений. Сколько раз он спорил с товарищами, которые не скрывали ненависти к проклятым гяурам. Он считал, что пора войн прошла, пора налаживать мирные добрососедские отношения с казаками. «Русский царь силен, — говорил он, — ругаться с ним — все равно, что мочиться против ветра. Сколько можно терять в бессмысленных стычках лучших сыновей гордого адыгского народа? Надо сохранить наших джигитов, чтобы каждый затем родил нескольких сыновей. А от тех сыновей появятся еще дети. И когда-нибудь нас станет много, так много, что мы сможем диктовать свою волю русскому царю и получать с России дань.
— Я не зову дружить с ними и обниматься, — горячился Хамид, — просто непосильно человеку сломать молодой крепкий дуб, а вот если подождать пока он заболеет и начнет гнить, вот тогда будет самое время. А такое время обязательно придет. Нет единства у русских, у них даже казаки становятся похожими на женщин. Наш род крепче, и закон наш для всех един.
Молодежь презрительно отмахивалась от таких речей, но вот старики слушали внимательно и одобрительно качали головами. «Не по годам умен, — говорили про него и добавляли, — быть ему большим человеком, когда борода загустеет и седину возьмет».
Отец не давил на сына. Он знал, что другого выхода нет, и Хамид все равно пойдет в набег. Очень уж хороша была девушка из соседнего аула и, похоже, они уже и без родителей обо всем сговорились. Можно было, конечно, украсть девушку, но потом сложностей с ее родом не оберешься. Хамид тоже понимал это.
В душе отец не поощрял примирительные посылы сына, хотя умом и понимал, что он прав. Тут еще эти родственники… Хотя в лицо никто и не обвинял сына в трусости, но за глаза, отец подозревал, говорили наверняка. И вот теперь есть такой подходящий повод, доказать всем, что Хамид, несмотря на мирные речи, настоящий сын своего народа — джигит и может не только к дружбе с русскими призывать, но и сразиться с ними, и не когда-нибудь в будущем, а сейчас, может быть, уже даже завтра. И что не трус!
Он снова положил ладонь на руку сына и заглянул ему
— Ты готов?
Хамид вздохнул. Молчал, думал, покачивая чайные остатки в пиале. Наконец отставил пиалу и выпрямился:
— Завтра пойдем. Двоюродных братьев возьму.
— Правильно, сын! — Отец не стал скрывать удовлетворения.
К дому старика Калашникова черкесы присматривались уже давно — уж очень удобно стоит: в стороне от станицы, пока помощь соберут да прискачут — два раза можно уйти. Рядом начинались густые заросли ивняка и граба, уходящие к оврагу. А тот уже выводил прямо к броду через Лабу. К тому же в доме живут только дед да старуха. На них цыкнешь разок и делай, что хочешь. Поэтому когда выбирали, на кого сделать набег, все пятеро сразу согласились с предложением Закира — старшего двоюродного брата Хамида.
— У него и хозяйство большое, — объяснял Закир, — и лошади, и свиньи, и птица, и овец десятка два, есть чем поживиться. И риска никакого, ты бы и один справился, но с братьями все-таки спокойней. А выходить лучше завтра утром. По холодку дойдем. Днем подошлем кого-нибудь, пусть понаблюдает, а вечерком наведаемся в гости, — он хмыкнул довольный собой.
Заулыбались и остальные черкесы. Только молодой Ахмед, самый младший из братьев — недавно ему исполнилось 14 — нахмурился.
— Зачем про свиней говоришь? — Его голос от волнения сорвался. Он отвернулся в сторону, не желая смотреть брату в глаза. — Зачем нам, правоверным, мараться о грязное животное?
Закир, словно рукой, смахнул с лица улыбку. Вместо нее появилось уважительно-снисходительное выражение. Стараясь не задеть оголенные струны подросткового самолюбия, осторожно объяснил:
— Свинья — животное грязное, это правда. Аллах нам запрещал его употреблять в пищу. Так?
Ахмед нерешительно кивнул.
— Так мы и не будем его есть. Заберем и потом этим же гяурам продадим. А деньги на благое дело пойдут — брату на калым. Согласен?
Ахмед снова кивнул и покраснел.
— Ну, если так, тогда другое дело.
Хамид поерзал и, не вставая, на пятках развернулся на восток.
— А теперь, братья, помолимся перед благородным делом.
Черкесы молча последовали его примеру.
К обеду маленький отряд переправился через обмелевшую Лабу. Коней оставили на своем берегу. Прежде чем отправиться к казачьей усадьбе, выслали на разведку Ахмеда. Тот выкопал пещерку в небольшом стоге сена перед воротами, постаравшись так разложить сено, чтобы со стороны было не заметно, и уютно устроился в ней. Кинжал положил прямо перед собой — так спокойней. Если вдруг старик подойдет к стожку, он ни за что не оплошает.
Весь день у деда во дворе возился какой-то очень здоровый казак, наверное, сын. Потом появился дед. И правда, совсем тщедушный, на такого и кинжал не понадобится. Щелбаном убить можно. Главное, чтобы сын ушел сегодня. Если останется ночевать, сразу станет намного сложней — справиться с таким быком будет нелегко. Ахмед, зарывшись поглубже в пахучее свежее сено, приготовился ждать до темноты — так распорядились старшие братья.
Сумерки неспешно заливали двор. Солнце опускалось где-то за спиной, и его лучи, скрытые коньком крыши, уже не освещали ни сарай, у которого кто-то, не разобравшись с хитрым засовом, выламывал крепкую дверь, ни птичник, где кричала возмущенно на разные голоса домашняя птица, ни конюшню, откуда спиной вперед выходил невысокий черкес, изо всех сил вытягивая сопротивляющуюся кобылу. Его винтовка болталась на плече. Дед Тимка вставил первый патрон в берданку и медленно передернул затвор. С этого врага он и решил начать личную войну с горцами.