Атаман
Шрифт:
— Да чего ему бояться, — он особо выделил «ему», — он свое отбоялся, еще когда за мамкин подол держался, а уж как на коня посадили, с той поры только его боялись. Враги! Да вот он — во дворе ползает, дверку, что ваши поломали, чинит.
Старик адыг резко обернулся. За ним повернули головы все остальные — и казаки, и черкесы. В этот момент дед Тимка, не подозревая о всеобщем внимании, восседал на поверженной двери и совсем не воинственно, задрав руку, почесывал молотком под лопаткой.
— Это он? — аксакал недоуменно вскинул брови.
— Он самый, — Роденков усмехнулся.
Старик несколько мгновений, все еще не
Дед Тимка обернулся на звук скрипнувшей калитки. Увидев приближающуюся процессию, он, покряхтывая, поднялся, кинув молоток на дверь.
Бросив работу, к отцу приблизился нахмуренный Пантелей и встал рядом.
Аксакал остановился напротив. Снова обняв коричневой ладонью рукоятку кинжала на поясе, он растерянно поинтересовался:
— Это ты их, что ли?
Дед Тимка неопределенно пожал плечом:
— Ну, я.
— Один, что ли?
— Почему один. Бабка патроны подавала.
— Эх, — горец в возмущении взмахнул рукой. — Старик и старуха побили лучших джигитов, как мальчишек. — Он горько качнул головой. — Старик, ты настоящий джигит. Ты, твои дети и внуки ходи в наши аулы, когда хочешь, куда хочешь, никто тебя пальцем не тронет.
Старик Калашников обернулся на скромно стоящую в уголке старуху.
— А бабку?
— Э… — горец в возмущении не нашел, что ответить. Повернулся и, яростно что-то бормоча под нос, выскочил со двора. За ним, сердито оглядываясь на расслабленно улыбающихся казаков, сыпанули адыги. Быстро отвязали от плетня коней, один заскочил на груженную скорбным грузом телегу, и процессия двинулась по дороге в сторону станицы. Чтобы попасть на свой берег, им еще предстояло миновать несколько улиц, только тогда дорога выворачивала к парому.
После обеда дед Тимка вышел из дома с твердым намерением посетить станицу. У него со вчерашнего дня остались незаконченными два важных дела в Курской. Пелагея выглянула из сарая. Завидев собравшегося старика, поставила ведро с молоком на порог и поинтересовалась:
— Куда это ты опять?
Дед не удостоил старуху взглядом, гордо прошествовал мимо, бросив:
— Куда надо.
Он запряг Мурома и быстро выехал со двора.
Пелагея проводила супруга подозрительным взглядом, но противоречить ему не взялась, слишком уж решительно собирался старик.
Добравшись до первых улиц станицы, дед Тимка свернул в проулок. У ворот, выкрашенных зеленой краской, весело гомонила компания мальчишек. Заметив уверенно приближающегося к ним старика, они вежливо замолчали. Дед прищурился и внимательно оглядел примолкших мальчишек.
— Ну, кто из вас будет внук Макоши Осанова?
Ребята беспокойно переглянулись, а от толпы мальчишек отделился, свесив светлую голову, невысокий паренек лет десяти.
— Ага, вот он ты. Узнаю охальника.
Мальчик на всякий случай всхлипнул. Хотя слез не было и в помине.
— Отец всыпал, как я велел?
— Всыпал, — тихо протянул Осанов.
— Не слышу.
— Всыпал, — громче повторил мальчик.
— Скидывай портки, показывай, что он там тебе нарисовал.
Ребята притихли окончательно. Паренек послушно развернулся и, заглядывая назад, спустил штаны. На белых ягодицах отчетливо отпечатались красноватые
Дед Тимка удовлетворенно хмыкнул.
— Ну, вот теперь все правильно. В следующий раз будешь смотреть, куда несешься.
Он дернул коня и отправился в обратную сторону. «Одно дело сделал!» — отметил он про себя.
Телега медленно катилась за тихоходным Муромом. Старик, не замечая прохожих, углубившись в тягучие, как слюна на жаре, мысли, медленно подъезжал к дому начальника штаба. Его старый товарищ Макоша Осанов жил здесь неподалеку. Дед Тимка решил навестить друга. А заодно и посоветоваться насчет монастыря. Может, чего дельного подскажет, сам он никак не мог определить для себя, ехать или все же не ехать. «С одной стороны, кобыле скоро жеребиться, а с другой, душа не спокойна, требует чего-то высокого. Леший его разберет, что же делать»? Тимофей Калашников двигался неторопясь, бездумно вглядывался в привычные с детства виды и неизвестно, из каких соображений, то собирал кустистые брови к переносице, то расправлял их. Высоко в небе еще стояло горячее солнце, щедро отдавая тепло пыльным улицам станицы, но на горизонте уже собирались мелкие облачка — первые предвестники смены погоды. Дед Тимка не смотрел вверх, а потому не знал, что скоро все переменится. Не знал, что на обратном пути его застанет сильнейший ливень, и он весь промокнет и застынет. На следующий день он сляжет с жаром и проваляется почти месяц. И что кобыла принесет жеребенка, когда он будет то и дело проваливаться в беспамятство. В тот день он придет в себя, но слабость затуманит голову, и он не сможет подняться. Обхаживать новорожденного начнет не он сам, как мечталось, а его сын Пантелей. И что ни в какой монастырь дед так и не поедет, побоявшись оставить жеребенка на бабку с сыном. Но это все будет еще потом, ещё не скоро. А пока дед Тимка медленно приближался к дому своего старинного друга и ни о чем таком еще не ведал.
Наркотикам — бой
Неугомонная натура Кольки Самогона с трудом выдерживала многочасовое бездействие. Где-то на третьем часу наблюдения — около часу ночи — он начал потихоньку заводиться. Наблюдательный пункт казакам предоставил бывший Атаман Захар Васильевич Чертков. Он жил на противоположной стороне улицы почти напротив Гуталиева, и для слежки за главным цыганом позиция в его дворе оказалась самой подходящей. Выставив в щель дощатого забора ночной прицел от СВД — личная собственность Кольки, которую он сумел раздобыть в армии, — наблюдатели по очереди усаживались на заботливо принесенную хозяином лавочку и приникали глазом к окуляру.
Казаки наблюдали за домом цыгана уже третий день, точнее ночь. Днем за ним присматривал и сам Чертков или его хозяйка. Около 22.00 вечера в усадьбу, стараясь сделать это как можно более незаметно, входила очередная смена и занимала место на лавочке. Наблюдение пока ничего не дало. Еще днем второго дня к немалому удовлетворению казаков от Гуталиева съехали на нескольких машинах шумные гости, и с тех пор ничего подозрительного замечено не было. Обычная суета: кто-то приходил, кто-то уходил, прыгала на траве перед двором чумазая детвора, убегали куда-то молодые мамочки с цыганятами, прилепившимися к груди. В общем, все как обычно. Атаман даже начал немного сомневаться в правильности принятого решения о наблюдении, но отменять приказ не спешил.