Атаман
Шрифт:
— Вот, забирайте, раз такое дело.
Казаки незаметно выдохнули и дружно поднялись с места.
Второй рейд Жука
Лошади фыркали, вскидывали морды, с трудом удерживаемые удилами, недовольно всхрапывали, обнажая крепкие молодые зубы, но постепенно сдавались и медленно-медленно, словно говоря — это ты, хозяин, меня заставил, заходили в студеную мартовскую воду. Лаба тихо пенилась в плывущем тумане, шелестели сухие коричневые метелки разросшегося тростника. Потревоженные казаками речные струи рябили в сумерках у боков лошадей. Десять бойцов — небольшой отряд разведчиков-пластунов — голышом, по одному осторожно опускались в холодную воду. Зашедшие первыми сползли с седел и, не отпуская их, придерживая свернутую в тугие тюки одежду и оружие, плыли к противоположному берегу, едва угадываемому в тумане. Петр Жук еще молодой
На противоположном берегу к отряду сразу подскочил, непонятно откуда взявшийся Русинко Иванов, тертый казак лет сорока, с длинными русыми усами, которые он подстригал, только когда они начинали касаться кончиками воротника рубахи. Накануне вечером его отправили сюда вместе с молодым, не по годам толковым разведчиком Пантелеем Калашниковым контролировать берег и переправу отряда.
— Здесь пока тихо, — приблизившись к Жуку, вполголоса зашептал он, — их сотня там, где и была — ждут чего-то или кого-то. Дозорных выставили, но далеко не отходят. Пантелейка там остался, а я сюда — вас встречать.
Жук кивнул головой — информацию принял. Накинул через голову перевязь старинной родовой сабли, отцовской, когда-то еще по молодости отбитой им у знатного черкеса, который снял ее с убитого батьки, и, подняв руку, махнул ладонью вкруговую — сигнал для общего сбора. Казаки, уже одетые и вооруженные, собрались быстро, встали в кружок.
Сумерки постепенно увядали. В нарождающемся утреннем свете, как негативы, проявлялись настороженные лица казаков, опытных — с аккуратными бородками, молодых — с усами и без них. Все были в невысоких воинских папахах с традиционным для кубанцов красным верхом, расчерченным крест-накрест черным. У каждого помимо сабли и кинжала у пояса, на плече стволом вниз висели берданы — года два назад выдавали всем приписным казакам, а у Юшки Роденкова — самого возрастного и уважаемого казака в отряде из-за ремня выглядывал трофейный кремневый пистолет — любимое его оружие, с которым он не расставался вот уже лет тридцать.
— Значит так, казаки, — Атаман обвел всех внимательным взглядом, — задача у нас простая. Перекрыть пути черкесам на нашу сторону и продержаться до прибытия основных сил. Наши послали гонца в Екатеринодар — завтра к вечеру должны подойти. На нашем берегу еще десятка два казаков — молодежь да старики, все, кого смогли собрать, будут дожидаться. Остальные, сами знаете, на смотре в столице. Они тоже вступят в дело, если мы к самому берегу отступим. Что нежелательно. Это уже последний рубеж обороны будет, за ним только матери наши, дети и жены. — Атаман одернул черкеску и поставил ногу на камень. — Потому, считаю, тактика будет такая. В обороне сидеть и ждать с моря погоды мы не будем — не по-нашему это, не по-казачьему. Пойдем на стычку сами. Тут же ещо дело такое, политическое, едрить его. Они же потом, если разборки пойдуть, скажут, что мы здесь просто так стояли. Никого трогать не собирались. На природу, мол, выехали, рубку учебную устроить. А тут на нас — невинных, значит, овечек, казаки напали. А потому нужно их на чистую воду вывести. Чтобы потом овечками не смогли прикинуться. — Он оглянулся. — Все слышат, всем понятно?
Нестройный тихий гул голосов был ему ответом.
— Ну и хорошо. Значит, действуем так. Пару человек — добровольцы — пойдут к черкесам в гости. Мол, нечаянно на них выскочили. Посмотрим на их действия. Думаю, действия будут резкими. Как только наши лазутчики, если повезет, откроют стрельбу, нет — значит, за сабли и кинжалы схватятся, вступаем в действие мы, а значит, сидеть должны уже на позициях, по возможности как можно шире, чтобы они подумали, будто нас много. Палим густо и прицельно, чтоб каждый выстрел — враг. От этого зависит, сколько их за нами гоняться будет. Может такое случиться, что они тут подкрепление ждут, так наша задача в том, чтобы новенькие на этом месте только мертвых нашли, все остальные должны уйти за нами. Пока сообразят что к чему, подмога нам подойдет, и вот тогда уже бегать от них не будем. Они от нас будут, если будет кому к тому времени. Правильно
Юшка Роденков поставил ногу на тот же валун с другой стороны и оперся локтем на коленку.
— План хороший. — Казаки обернулись на него. — Я так — думы вслух. А если они за нами все не побегут. Тоже ведь не дураки. Вычислят, что нас всего-то десяток и отправят в догон в два раза больше. А остальные на нашу сторону с тем самым подкреплением, которого ждут, пойдут. Что тогда?
Атаман разгладил усы и на десяток секунд задумался.
— Может быть и такое. Но надо постараться, чтобы все пошли за нами. А для этого надо черкесов так разозлить, чтобы у них все мозги набекрень от ярости свернулись, и они больше ни о чем думать не могли, как только о мести. — Он расправил плечи и оглядел бойцов. — Как, казаки, разозлим черкесов?
Казаки задвигались и заухмылялись:
— Это мы смогём. Так разозлим, что вообще про думать забудут.
Юшка с усилием раздвинул плечистых пластунов и вступил в круг.
— Братцы, я вот, что предлагаю. Я пойду с кем-то еще, надо ихнего главного так обидеть, чтобы он башку потерял. А для этого надо вот что, — он понизил голос и махнул рукой, призывая склониться станичников поближе. Те дружно наклонили головы вперед.
Молодому князю Тефраилу еще ни разу не приходилось водить отряд на русскую сторону. Более того, если еще неделю назад кто-нибудь сказал князю, что он встанет во главе сотни и поведет ее в набег, он решил бы, что его разыгрывают. Уже лет десять у горцев не было серьезных стычек с казаками — так, головы, конечно, резали, но это были единичные случаи. А тут шесть дней назад его вызвал имам и в присутствии какого-то важного иностранца, похоже, турка, дал задание собрать и вооружить сотню. И так все обставил: именем пророка Мухаммеда, по воле божьей, что и не откажешься. Сам князь учился в Петербурге, у него было немало друзей и приятелей среди русских, и ему совсем не хотелось начинать новую войну с Россией. Но у князя не было выбора. Законы гор, как и сто лет назад, оказались сильнее европейской пыли на бурке. Стряхнул ее, и все, нет больше хорошего приятеля с Кавказа, есть грозный Тефраил. Так утешал себя князь, но мысли при этом посещали его голову совсем не героические.
«Похоже, большие деньги турок привез, а, может, пообещал что-то, мол, вы начинайте, а Турция за вас вступится. — Тефраил сидел перед костром в лагере, верстах в пяти от русского берега, в ожидании подхода второй сотни из соседнего аула и, кутаясь в теплую бурку, подкидывал в костерок щепки. — Да только не вступится она, брешет турок. Все, что ему нужно — это нестабильность на Кавказе, небольшая война, где нас — кавказцев опять станут стрелять и гонять по лесам, как коз. А они там у себя в Турции вопить начнут, что русские опять братьев-мусульман убивают, давайте собирайте деньги на помощь несчастным черкесам. И ведь начнут собирать. И, может, даже добровольцев отправят. Но это так — прикрытие. Суть же, похоже, в том, что очередной горлопан денег соберет и имя прославит. Какую-то часть средств нам, конечно, подкинет, но львиную долю себе оставит. Да, так вот чужими руками свои задачи и решают, говнюки».
От этих грустных мыслей князя неожиданно оторвал какой-то шум в стороне у леса. Он поднял голову, вслушиваясь. Уже почти рассвело, поляна, на которой расположилась сотня, постепенно заливалась утренним солнцем, пожухлая прошлогодняя трава, свернутая комками, парила под его лучами, голые деревья раскачивались на солнечном ветре, что огибает землю с первыми лучами солнца. Князь знал, что общие предки и русских, и кавказцев, что суть один народ, — язычники, каждое утро встречали этот ветер гордым возгласом «Ура». И только после принятия ислама в сознании адыгов, как и русских с приходом греческой религии, солнечный ветер постепенно превратился просто в утренний ветерок.
Плотнее захлестнув бурку на груди, князь поднялся.
— Иди и узнай, что за шум, — он не смотрел в сторону слуги Ибрагима, но знал, что тот уже стоит позади, угадывая первое пожелание господина.
Мелькнула сутулая фигура слуги — он с рождения с небольшим горбом, из-за чего до сих пор не женат — никто не хочет горбатых внуков — и умчалась в сторону густых деревьев, за которыми по-прежнему шумели голоса, и этот шум приближался. Князь недовольно поморщился. Ему всегда казалось, что Ибрагим только изображал преданность. А что у него таилось за мутной душой — поди, угадай. Он вышел из неплохого, но бедного рода, и его отец еще в детстве отдал молодого Ибрагима в услужение к его ровеснику — Тефраилу. Вот и сейчас он умчался как-то уж слишком быстро. Как будто не хотел находиться рядом с князем. «А, впрочем, чужая душа — потемки. Возможно, я просто придираюсь».