Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)
Шрифт:
— Посмотрите на себя.
— Неважно. Иди сюда.
В первый раз Риарден ощутил себя старшим, ему было приятно командовать Франсиско, чувствуя в себе непривычную и приятную отеческую заботу. Он смыл грязь с лица Франсиско, продезинфицировал царапины и заклеил пластырем ссадины на виске, на руках и на обожженных локтях. Франсиско молча повиновался.
Риарден спросил самым сердечным тоном, на какой только был способен:
— Где ты научился так работать?
Франсиско рассмеялся в ответ:
— Я изучил особенности всех типов плавильных
Риардену никак не удавалось разгадать новое выражение лица Франсиско: странное спокойствие, словно его глаза видели скрытый от других образ, вызывавший у него горькую, болезненную усмешку самоиронии.
Они молчали до тех пор, пока не вернулись в кабинет.
— Знаешь, — начал Риарден, — все, что ты мне здесь наговорил — правда. Но это только часть истории. Другая заключается в том, чем мы занимались сегодня ночью. Разве ты не понимаешь? Мы способны к действиям. Они — нет. Поэтому мы выиграем свой длинный забег, неважно, как они хотят нам напакастить.
Франсиско не ответил.
— Послушай, — продолжил Риарден. — Я знаю, в чем твоя беда. Ты всю жизнь не занимался реальной, ежедневной работой. Я думаю, ты был тщеславен, но не понимал, что в тебе заложено. Забудь на время о богатстве и переходи на работу ко мне. Для начала поработаешь горновым. Ты сам не знаешь, как много тебе это даст. Через несколько лет ты будешь готов управлять «Д’Анкония Коппер».
Он ожидал услышать взрыв смеха и уже приготовился возразить, но вместо этого увидел, как Франсиско медленно покачал головой, как будто не доверяя своему голосу, словно боясь, что, заговорив, примет его предложение.
Через секунду он произнес:
— Мистер Риарден… Я отдал бы всю жизнь за то, чтобы проработать год вашим горновым. Но не могу.
— Почему?
— Не спрашивайте меня. Здесь… причина личного порядка.
Мысленно Риарден всегда представлял себе Франсиско как человека, вызывающего негодование и одновременно непреодолимо притягательного, абсолютно неспособного на страдания. Сейчас он видел в его глазах полностью контролируемую, терпеливо переносимую пытку.
Франсиско молча потянулся за пальто.
— Ты же не уйдешь сейчас? — спросил Риарден.
— Я ухожу.
— Разве ты не закончил тот разговор, что начал прежде?
— Не сегодня.
— Ты хочешь, чтобы я ответил на твой вопрос? Что это за вопрос?
Франсиско покачал головой.
— Ты начал спрашивать меня, как я мог… Как я мог — что? Улыбка Франсиско больше походила на стон боли, единственный стон, который он себе позволил.
— Я не стану вас спрашивать, мистер Риарден. Я и так знаю ответ.
ГЛАВА IV. ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
Жареная индейка стоила тридцать долларов. Шампанское — двадцать пять. Кружевная скатерть, похожая на паутинку с рисунком из виноградных листьев и гроздьев, переливавшихся в свете свечей, стоила две тысячи. Обеденный сине-золотой сервиз из полупрозрачного китайского фарфора — две с половиной.
Столовое
По середине стола красовался позолоченный деревянный крестьянский башмак, наполненный цветками ноготков, кистями винограда и морковью. Свечи были вставлены в тыквы с вырезанными на них улыбающимися рожицами, а по скатерти рассыпались изюм, орехи и конфеты.
На обед в День благодарения собрались Риарден, его жена, мать и брат.
— Сегодня вечер, когда мы благодарим Создателя за его благословение, — произнесла мать Риардена. — Господь был добр к нам. У некоторых людей сегодня нет еды, а у иных и дома нет, и очень многие в стране остались без работы. Посмотришь на город, и жутко делается. Да вот, совсем недавно, на прошлой неделе, кого бы вы думали, я встретила? Люси Джадсон-Генри, помните Люси Джадсон? Жила в Миннесоте в соседнем доме с нами, когда тебе было двадцать лет. У нее был мальчик твоих лет. Я потеряла связь с Люси лет двадцать тому назад, когда они переехали в Нью-Йорк. Так меня просто ужас охватил, когда я увидела, во что она превратилась: беззубая старая ведьма, в мужском пальто, просит подаяния на углу. И я подумала, что и со мной такое могло бы случиться, если бы не милость Господня.
— Ну что ж, если полагается возносить благодарности, — весело произнесла Лилиан, — я думаю, мы не должны позабыть про Гертруду, новую повариху. Она — настоящий художник.
— Я в этом смысле старомоден, — вставил Филипп. — И хочу поблагодарить самую лучшую на свете мать.
— Кстати, — сказала мать Риардена, — мы должны поблагодарить Лилиан за этот обед и за те труды, что она приложила, дабы сделать его таким красивым. Она несколько часов украшала стол. Он такой затейливый и необычный.
— Это все деревянный башмак, — заметил Филипп, наклонив голову, он придирчиво и с одобрением рассматривал вазу. — Удачная находка. У всех есть свечи, столовое серебро и барахло, которое дорого стоит, а этот башмак нужно было придумать.
Риарден не сказал ничего. Свет свечей обрисовал его лицо, словно старинный портрет, который не выражал ничего, кроме безразличной вежливости.
— Ты не прикоснулся к вину, — сказала мать, посмотрев на него. — Я думаю, ты должен предложить тост с благодарностью людям этой страны, которые так много тебе дали.
— Генри не в том настроении, мама, — ответила Лилиан. — Боюсь, День благодарения — праздник только для тех, у кого совесть чиста.
Она подняла бокал, но остановилась на полпути и спросила:
— Ты собираешься сделать какое-нибудь заявление на завтрашнем процессе, Генри?
— Собираюсь.
Она поставила бокал на стол.
— Что именно ты собираешься сказать?
— Завтра услышишь.
— Не воображаешь ли ты, что сможешь легко отделаться?
— Я не знаю, что ты имеешь в виду, говоря «отделаться».