Атомка
Шрифт:
Доктор надел свои круглые очочки и неловко — мешала забинтованная рука — перевернул несколько страниц истории болезни:
— Разумеется, пациенты хранили свою переписку в тайне, Филипп ведь был очень хитер и изворотлив, и большая часть бумаг ускользала от моего взгляда, несмотря на бдительную слежку. Он съедал их или рвал на мелкие кусочки и спускал в унитаз… Теперь, когда вы принесли тетрадь, я вижу, что он прятал листки еще и в ней и ухитрился вынести эти формулы из больницы так, что я ничего не заметил. — Психиатр достал из пыльной папки несколько страничек, некоторые были помяты, другие порваны и склеены, третьи просто оборваны. — Вот несколько посланий из тех, которыми обменивались
— А что это такое?
— Понятия не имею, ведь этот кусочек пазла добрался до меня только сегодня. Я же говорю: все эти записи, эти формулы, эти отдельные листочки… я и не подозревал, что они существуют. Вы же понимаете: если бы я увидел такое, непременно стал бы рыть дальше. А в тех записках, которые ко мне попали, Жозеф упоминал некую «животинку»…
— Животинка… — повторил за доктором Шарко. — Интересный след, интересный… Продолжайте, пожалуйста.
— Эти вкладные листки подтвердили мою догадку: старая рукопись, принесенная в обитель Иностранцем, представляла собой сборник формул и научных гипотез. Наверное, этот человек был ученым, исследователем, занимавшимся проблемами ядерных реакций… Не знаю, кто был автором этой рукописи, не знаю, что в ней содержалось, кроме химических формул, но благодаря тайному обмену посланиями между Филиппом и Жозефом мне стало известно, что молодой монах стал тогда по секрету от братьев, по ночам, переписывать страницу за страницей, изготовляя копию рукописи, которую, видимо, намеревался спрятать где-то в обители. Возможно, снимок с Эйнштейном и его коллегами сам выпал из оригинала в одну из майских ночей восемьдесят шестого года, и Жозеф решил оставить фотографию себе — в доказательство того, что не сам это все придумал, а вспомнил и записал. Или, возможно, монах попросту изъял фотографию из оригинала все с той же целью — подтвердить в случае сомнений достоверность своих записей.
Директор клиники ткнул пальцем в один из исписанных формулами листков:
— Вероятно, сидя в своей палате на третьем этаже напротив Филиппа Агонла, он пытался воспроизвести по памяти формулы, которые увидел или выучил тринадцать лет назад. Память у Жозефа необыкновенная — такую называют фотографической. Кстати, благодаря ей он прекрасный шахматист, очень грозный соперник для любого.
Шарко надо было переварить огромное количество информации. Ученый, пришедший с востока, таинственная рукопись, монах-переписчик, по ночам тайком изготовляющий ее копию…
— Но зачем ему было при этом прятаться? — спросил полицейский. — Брат Жозеф чувствовал, что в этой таинственной рукописной книге, явившейся из России, кроется какая-то опасность?
— По-моему, это ясно как день, — кивнул Юсьер. — Может быть, дело в записях, которые в ней содержались: судя по страничкам из тетради Жозефа, формулы в рукописи выходили далеко за пределы обычной химии. Монахи не хотели, чтобы кто-то пришел в обитель с обыском, чтобы им задавали вопросы, — вероятно, именно потому двое из них, доставив облученного в больницу, бросили его у входа и исчезли, не назвавшись.
— И вы полагаете, — вмешалась Люси, — что кто-то мог убить их всех ради того, чтобы завладеть рукописью Иностранца? Пресловутый дьявол?
— Думаю, да. Тем или иным
— В библиотеке аббатства…
— Ну конечно. А ваша обгорелая фотография заставляет думать, что страницы эти были заперты в укрытии, до которого пламя, по идее, не должно было добраться… Но пожар оказался так силен, что Агонла, попав на руины аббатства, обнаружил там только пепел.
Люси сразу представила себе, как Филипп, едва выписавшись из больницы, поднимается в горы, к аббатству, находит там описанный братом Жозефом тайник… Она видела, словно наяву, колоссальное разочарование на лице Агонла, когда перед ним оказались всего лишь кучка серо-черной золы и обгоревшая фотография…
— Когда Филипп Агонла очутился на воле, в его распоряжении не было ничего, кроме вынесенной тайком из больницы тетради с вложенными в нее листками, где Жозеф по памяти записывал формулы из рукописи. По памяти, то есть формулы могли быть приблизительно точны, не безусловно… А полной копии не было, сгорела. — Люси взглянула на Шарко. — Вот тебе и объяснение всех его попыток, всех проб, — опираясь на записи в тетради, Агонла действовал практически ощупью… Использовал эти приблизительные формулы Жозефа, чтобы с оглядкой на них опытным путем — экспериментируя сначала на мышах, потом на женщинах — восстановить точные данные и проникнуть в тайну анабиоза.
— И мне кажется, в рукописи было полно других секретов, — откликнулся комиссар. — Жозеф, скорее всего, не успел скопировать ее целиком.
Они поднимались молча, слышалось только шарканье ног по бетонным ступеням.
Наверху, в своем кабинете, Юсьер сразу же принялся делать ксерокопии, однообразно жужжал аппарат, зеленоватый свет скользил по усталым, тревожным лицам. Люси заметила еще одно распятие — за шкафом, в первый раз она его не увидела. Психиатр чего-то сильно боялся. Она взглянула на семейную фотографию: жена доктора, двое его детей, трое внуков — и заговорила:
— Мне хотелось бы спросить еще вот о чем: этот дьявол, который поселился здесь, у вас в горах… Есть ли у вас хоть какие-то предположения насчет того, о ком может идти речь?
— Ни малейших. Нет… От этой истории с аббатством просто-таки бросает в дрожь. Кто-то истребил монахов, и одному только Господу известно, откуда этот «кто-то» явился и кто он такой.
— Вы долгие годы носите это в себе, история с Иностранцем преследует вас, но вы никогда не говорили о ней ни с кем, даже с жандармами, которые в свое время расследовали убийство монахов. И у вас нет ни малейшей гипотезы, ни единой версии, никакого следа, который мог бы нас вывести на верный путь?
— Нет. Ничего. К сожалению, ничего.
Психиатр повернулся к Люси и протянул ей стопку распечаток:
— Вот вам ксероксы истории болезни Жозефа, себе я оставляю копии тетради и вкладных листочков. Я все сказал и теперь должен вас оставить: время позднее, а у меня полным-полно дел.
Люси взяла ксерокопии:
— Хорошо, спасибо. Но у меня есть еще одна, последняя просьба.
— Слушаю, — вздохнул психиатр.
— Мне бы хотелось посмотреть на бумажку, которую вы смяли и положили в карман после того, как Жозеф на ней что-то написал.