Атомка
Шрифт:
— Нет, я никогда даже и не рассказывал ей о Глории. С чего бы?
— Баскез оставил мне сообщение. Они только что закончили проверку отпечатков, найденных в квартире Глории Новик. Пальчиков там полно — на кухонном столе, на мебели в комнате, на входной двери, некоторые принадлежат жертве, большая часть — неизвестным лицам, но есть и десятки… — Он с трудом сглотнул. — Десятки отпечатков Люси.
53
Штаб-квартира ассоциации «Солидарность с Чернобылем» находилась в самом центре Иври, на улице Гастона Монмуссо. Дом уютно расположился между детским садиком и площадкой с качелями и горками, на стоянке перед ним собралось с десяток машин.
Зал оказался похож на командный пункт: посредине — длинные
— Чем могу вам помочь?
— Мы ищем Арно Ламбруаза.
— Это я.
Белланже незаметно для окружающих показал служебное удостоверение:
— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, есть здесь какое-нибудь тихое место?
Ламбруаз поморщился, отвел посетителей в закуток при кухне и закрыл за собой дверь:
— В чем дело?
— Мы расследуем исчезновение вот этого ребенка, и у нас есть все основания думать, что он прибыл во Францию с группой на прошлой неделе.
Ламбруаз взял у капитана полиции снимок, всмотрелся. Шарко наблюдал со стороны, не переставая думать об отпечатках Люси, обнаруженных у Глории.
— К нам не поступало жалоб ни от одной из семей, в которых гостят наши подопечные, — сказал наконец Ламбруаз. — Вы же прекрасно понимаете, как мы боимся, что кто-то из детей пропадет, и как бдительно следим за ними. Нет, никто не терялся, иначе мы были бы в курсе. — Он еще раз пригляделся к мальчику на фотографии. — Да… на первый взгляд лицо незнакомое, но я же не помню всех наизусть… Подождите пару минут, возьму списки — проверим.
Он отошел и почти сразу же вернулся с большой папкой в руках.
— Какие у вас отношения с Лео Шеффером? — спросил Белланже.
— С Лео Шеффером? Очень хорошие отношения и при этом вполне деловые. Он всегда встречает и провожает вместе с нами украинские автобусы, специально приходит поздороваться и попрощаться с ребятишками, и это всегда минуты высокой человечности… Ну а кроме того, мы видимся на совещаниях, вот, пожалуй, и все.
Ламбруаз принялся медленно перебирать бумаги в папке, просматривая заключенные в прозрачные файлы листки с фотографиями и данными на каждого ребенка, документы.
— Здесь наша последняя по времени группа. Восемьдесят два ребенка из бедных деревень Украины. Они приехали на двух автобусах.
— А по каким критериям вы отбираете детей? Почему приехали эти, а не другие?
— Наши критерии? Хм… Ну, во-первых, мы никогда не отбираем кандидатов в одной деревне дважды, и это позволяет дать шанс как можно большему количеству детей. Во-вторых, все ребятишки из очень-очень бедных семей… Что же касается окончательного отбора… Чаще всего детей отбирает сам месье Шеффер.
— Каким образом?
— Когда взорвался реактор, огромное количество цезия-137 было выброшено в воздух и занесено дождями и ветрами в землю. Поэтому более или менее зараженными оказались довольно большие территории на Украине, в России и в Белоруссии. По хранящимся в архивах метеосводкам и картам за последовавшие за взрывом недели, зная направление и силу ветра, работники фонда могут установить, где наиболее высока вероятность заражения цезием-137. Господин Шеффер выбирает тех детей, которые — в соответствии со всеми этими вычислениями — должны были получить самую большую дозу облучения. Ему очень помогает в этом интуиция: у детей, проходивших обследование в отделении месье Шеффера, чаще всего оказываются просто ужасающие показатели,
Ламбруаз остановился на фотографии девочки. Евгения Кузьменко, девять лет. Чудесная девчушка, которую радиация пожирает изнутри…
— Мы вместе с профессором пытаемся хотя бы на время вырвать этих детей из смертоносной среды. На родине из-за недостатка средств они вынуждены питаться тем, что вырастят на своих огородах. По нашим предположениям, более полутора миллионов человек сильно заражены цезием-137, и четыреста тысяч из них дети, проживающие в трех тысячах сел, — это если верить картам фонда. И я уже не говорю ни об уране, ни даже о свинце, который сбрасывали сверху на «радиоактивный вулкан» реактора, чтобы он не мог разогреваться дальше и чтобы уменьшить выброс вредных веществ в атмосферу, их рассеивание по полям в радиусе сотен километров.
— А что, самые тяжелые патологии создает именно цезий-137?
— Цезий, стронций, свинец, уран, торий — все они чрезвычайно вредны для здоровья. Но цезий особенно коварен, потому что он метаболизируется, то есть перерабатывается организмом примерно так же, как калий. Достаточно, чтобы он поступил в организм с водой или плодами земли, и вы найдете его, пусть и в мельчайших дозах, в каждой клетке, без исключения. Да, это бесконечно малые величины, но их достаточно, чтобы разносить в течение жизни человека по всему его организму весьма сильнодействующие радиоактивные частицы. Разрушения, которые постоянно производит в клетках это внутреннее облучение, очень велики, набор болезней, вызванный им, весьма разнообразен: тут и кардиомиопатии, и патологии печени, почек, эндокринных желез, иммунной системы… список, увы, можно продолжать. И вы можете себе представить, с какими генетическими аномалиями появляется на свет потомство тех, кого называют детьми Чернобыля. — Он вздохнул, помолчал, потом заговорил снова: — В течение долгого времени правительство России отрицало, что взрыв в Чернобыле стал причиной медленной смерти людей. Врачей и ученых, которые осмеливались заговорить о том, что Чернобыль продолжает убивать и годы спустя после катастрофы, сажали за решетку. Прежде всего тут вспоминаются Василий Нестеренко и Юрий Бандажевский [58] — люди совершенно выдающиеся. Лео Шеффер тоже из этой когорты.
58
Василий Борисович Нестеренко (1934–2008) — крупный белорусский ученый, член-корреспондент Национальной академии наук, заслуженный деятель науки и техники БССР, лауреат Госпремии БССР. Сразу же после чернобыльской катастрофы дал руководству страны правдивую информацию о радиационной опасности, которой подверглась Белоруссия. Несмотря на гонения со стороны властей, стал разрабатывать приборы для определения уровня радиационного облучения территории и человека, а после того, как ученого уволили с поста директора Академического института ядерной энергетики, создал частное предприятие — Белорусский институт радиационной безопасности (Белрад). Коллега Василия Нестеренко, профессор медицины Юрий Бандажевский, проведя серию патологоанатомических исследований, доказал прямую зависимость между повреждениями миокарда и концентрацией слабых доз цезия-137 в сердечной мышце. За то, что показал ужасную реальность последствий чернобыльской катастрофы, был приговорен белорусским судом к шести годам тюремного заключения.
Ламбруаз продолжал перебирать файлы в папке. Шарко чувствовал: этот тип чувствует себя задетым, он все больше раскаляется. Но если бы президент ассоциации знал, чем занимался Шеффер в Соединенных Штатах! Если бы президент ассоциации знал об опытах, которые профессор проделывает с некоторыми из несчастных ребятишек, чьи имена, возможно, сейчас у него перед глазами, если бы он знал о тех, кого Шеффер клеймил, как скот…
Досмотрев файлы до конца, Ламбруаз покачал головой:
— К сожалению, ребенка, которого вы ищете, здесь нет.