Аттестат зрелости
Шрифт:
– С добрым утром, ма!
Вера Ивановна вздрогнула, оглянувшись, посмотрела на сына, как на пришельца с другой планеты, до того слова Василия сейчас были невероятны для неё:
– Ты что так рано проснулся? Случилось что?
– Да нет, ничего не случилось.
– Окунь пожал плечами, улыбнулся.
– Проснулся, смотрю, на кухне свет горит. Я подумал, может, помочь тебе надо.
Вера Ивановна вдруг резко повернулась к нему спиной и выбежала из кухни.
Окунь постоял немного, обескураженный, затем направился следом за матерью. Зашёл в большую комнату, где они обычно принимали гостей,
– Ма, что с тобой? Ты плачешь? Да ведь я ничего такого не сделал, почему ты плачешь? Ма-ма-а... Ну, что с тобой?!
Вера Ивановна вытерла слёзы:
– Это от радости, Вася. Ты давно не говорил со мной так ласково, что я не выдержала и расплакалась. Прости, Василёк, больше не буду, - сказала она, повторив интонацию Валерки, склонив голову на плечо сына. Потом обеими руками привлекла к груди его стриженую, колючую голову, погладила по спине:
– С днём рождения, сынок! А я тебе подарок приготовила.
Она встала, включила свет, подошла к серванту, открыла дверцу одного из отделений, где хранила документы, достала завернутый в белую бумагу сверток.
– Примерь.
Василий развернул бумагу. В пакете лежала рубашка, он тут же надел её, заправил в брюки.
– А вот ещё, - мать подала Василию розоватый листок.
– Читай.
Это было страховое свидетельство, подарок именно в духе его практичной матери, которая всегда знала, что такое хорошо, а что такое - плохо. А тысяча рублей - это очень хорошо, даже отлично!
– Если честно, Вася, я не хотела отдавать тебе эти деньги.
Расторгла бы завтра договор и деньги получила бы сама, всё равно ты ничего не знал. Но ты стал в последнее время какой-то не такой, более добрый, что ли, - мать опять всхлипнула, достала из кармана халата платок, вытерла глаза.
– А вот тебе ещё подарок.
– Вера Ивановна вновь открыла сервант и протянула сыну извещение на денежный перевод.
– Отец прислал.
Василий повертел в руках бланк, прочел сумму - пятьдесят рублей... Хмыкнул: не густо, мог бы и больше прислать, всё-таки у сына-первенца восемнадцатилетие бывает не каждый год.
– Мама, - сказал Василий, - если тебе не будет трудно, отправь это обратно. Не нужны мне его подачки.
– Вася!
– мать укоризненно покачала головой.
– Он же от чистого сердца прислал. И не забывай, у него тоже семья.
– Эх, мама, мама...
– Василий вздохнул.
– И ничего ты не знаешь. И нечего думать о нём, он - ничтожество.
– Не смей!
– почти закричала мать.
– Не смей! Он - твой отец!
– Отец, между прочим, сына должен воспитывать не только переводами. Да и не нужен я ему, как и ты, как Валерка! Когда я съездил к нему, я всё понял. И жил не у него, а у бабушки. И часы вот эти, - Василий постучал по циферблату, - я сам купил, а не он мне подарил. Наврал я, что это его подарок! А ты говоришь - отец! Не вспоминай о нём, мама, не стоит он того, - Василий увидел огромные, переполненные болью, глаза матери, обнял её за плечи.
– Не расстраивайся, мама, мы и без него проживем. Школу кончу, работать пойду
Окунь чуть не опоздал в школу: отводил Валерку в садик. Вера Ивановна пошла с утра в отделение. Накануне оперировала парня, попавшего в автомобильную аварию, хотела посмотреть, как он там. Уходя, сказала:
– Я, наверное, опять задержусь. А ты, если хочешь, пригласи товарищей. Вот возьми, - она протянула сыну деньги.
– В холодильнике найдёшь всё необходимое.
Василий не собирался отмечать день рождения, но был благодарен матери за её заботу.
Он влетел в школу за две минуты до звонка на урок. Сдав одежду в школьный гардероб, скачками помчался наверх по лестнице и, ворвавшись в класс, сразу же увидел на доске написанное тем же таинственным «куриным» почерком: «Поздравляем Василия Окуня с восемнадцатилетием!»
– У-у-у!
– загудели приветственно одноклассники.
– Привет совершеннолетним!
– Рыба, а ты принес нам чего-нибудь?
– Ерошкин щёлкнул себя по кадыку.
– Зажилить хочешь день рождения? Не выйдет!
Окунь молча взирал на доску, и Ерошкин покрутил пальцем у виска:
– А Рыба-то!.. Никак свихнулся, не понимает, чего желает от него общество.
Окунь вышел вдруг из столбнячного шока, развернулся резко и выскочил из класса, едва не сбив с ног входившую Людмилу Владимировну.
В классе зависла неловкая тишина.
И тут вскочила Настенька Веселова и решительно, заикаясь, крикнула Ерошкину:
– Ты... ты... ты - болван, Ерошкин! Вечно лезешь со своим дрянным языком!
– тут она оглянулась на товарищей, в глазах её мелькнул испуг, и Настя тоже выбежала из класса.
– Ха! А Настя-то!
– пришёл в себя от изумления Ерошкин, - Видно, втюрилась в Рыбу!
– А ты, и правда, Ерошкин, болван!
– в полной тишине отчеканила Светлана Рябинина.
Ерошкин крутнулся на месте, но промолчал, наткнувшись на сердитые взгляды одноклассников.
Урок пошёл своим чередом, только Светлана вновь смотрела в окно, и вновь Людмила Владимировна отчитала девушку за невнимание.
Настя так и не вернулась в класс.
Зато перед самым звонком заявился сияющий Василий. Попросил разрешения войти, вежливо извинился за опоздание. Поравнявшись со столом преподавателя, он торжественно и медленно, как фокусник, вытащил из своей сумки огромный бумажный кулёк и сыпанул из него прямо на стол перед ошеломленной Людмилой Владимировной разноцветный конфетный дождь.
– Угощайтесь!
– Окунь широким жестом пригласил всех к столу, и урок, конечно же, был скомкан, потому что десятиклассники ринулись к столу. Но Людмила Владимировна не рассердилась, поняла, что сейчас нельзя ругать Окуня, потому встала и просто отошла к окну.
Но Окунь подошел к ней:
– Людмила Владимировна, что же вы? Угощайтесь!
– и он галантно преподнёс ей в обеих руках конфеты.
Одна Светлана Рябинина почему-то сидела на своем месте и сумрачно взирала за окно. Окунь встал рядом с ней, Светлана краем глаза следила за ним и молчала. Окунь улыбнулся: